штаны, портянки и прочие тряпки, нашаривать сапоги и понемногу одеваться.
Опашень зиял оторванными пуговицами.
— Ой, гудзики все рассыпались, — засмеялась Липка, — дай мне, пришью.
Хорошо с ней. Только обо всем на исповеди докладывать надо — странно думать, что здесь, где нет никакой приватности, где ты все время в окружении бояр, слуг, холопов, клира, дворских, где даже ночью за твоим порогом, в двух метрах, спит Волк, никто не узнает о моих шашнях. Как там классик писал, «домработницы все знают, это ошибка думать, что они слепые», вот оно самое, только в гораздо большей степени, ибо у меня вокруг не единственная домработница, а десятки ближников.
Ничего, доложу — Никула грех мне отпустит, не зря я его своим духовником сделал. Умный человек и во многом мои идеи разделяет, и не зудит напрасно над ухом, а мягко подталкивает в нужном направлении. Мне вообще повезло с окружением — что он, что Липка, что Федя Пестрый, что Волк… Таких бы ко мне в банк — да мы бы всех сожрали, всех!
Обнял я Липку, прижался, поцеловал, вздохнул тяжело и пошел управлять государством. А к вечеру от всех треволнений и оттого, что бегал полдня в одной рубахе, поднялся жар.
— Малинового листа заварила, испей, — на полочку у лежанки встала исходящая паром кружка.
Маша плавно присела рядом со мной, наклонилась и сняла подсохшую тряпицу у меня со лба, макнула ее в корчагу, отжала и вернула на место.
Ох, счастье…
Я перехватил узкое запястье и чмокнул ее в ладонь.
Хорошая жена будет. И характер уже виден — на княгининой половине всех застроила, не смотри, что мелкая еще. А если еще и красавицей вырастет…
За что мне такое счастье? Не иначе, авансом боженька выписал. Но я отработаю, ей-ей, все отработаю! Сделаю из Московии — ого-го!
— Спи, ладо, — отняла у меня руку Маша, встала и вышла.
На нагретое место тут же запрыгнула кошка, устроилась у меня под горячим боком и замурчала.
Сил хватило только пару раз ее погладить и я провалился в горячечный сон.
Утром принимал доклады и отчеты от чади и прочих ответственных должностных лиц и по всему выходило, что Шемяка действовал куда разумнее, чем остальные галицкие. Не просто «хватай и тащи, до чего дотянешься», неет. Он на Москве не только карманы набивал, но и выискивал толковых мастеров, сманивал к себе вообще всех спецов, включая вояк. И что характерно, даже в кровавой сутолоке взятия города не давал обижать людей, а нескольких своих ратников, застигнутых за насилием, так и вовсе зарубил.
Но самым интересным оказался отчет кузнеца с конюшенного двора и смотрителя плотины на Неглинке — кузен, оказывается, рисовал им некую хитрую машину, чтобы от водяного колеса работал здоровенный молот и все домогался, что требуется для постройки. Ох, чую я, непросто с ним будет, сплавить бы его куда подальше, в Литву, к Свидригайле, что ли…
Епитимью за порубленного боярина епископ Иона, местоблюститель митрополичьего престола, мне вкатил умеренную — съездить к Троице на богомолье и кажин день по сто раз читать «Богородице дево радуйся». Такая мягкость наказания определялась в первую голову общественным мнением в лице боярской думы, посчитавшей что Всеволож совсем берега попутал и вообще «повинен смерти». Так что мне попеняли только тем, что я опять сам утрудился, а не предал подколодную змею в руки катам.
Ну и под это дело все вотчины да имени Всеволожа конфисковали, в том числе и села с деревеньками на Бежецком Верху, Вологде и Устюге, усилив тем самым московские позиции в новогородских и совместных с новгородскими владениях.
Чуть позже выяснилось, что в сентябре великое княжество лишилось сразу двух вятших бояр — в рамках культурного обмена кузен Вася зарезал Морозова. Что уж они там не поделили, бог весть, но полагаю, что расплатился боярин жизнью за мое серебро и советы дать в удел Переславль. Надо бы не забыть его семейство, все-таки без него могли меня Галицкие придушить по тихому и править и володеть вообще без помех.
К Троице мы собрались как только травники отпоили меня своими отварами, и я почуял, что могу спокойно ехать верхом. Но верхом я проехал только до Олексеевской деревни, где к нам с Никулой присоединился ее владелец, а мой дьяк Андрей Ярлык, обладатель исключительной, волосок к волоску, бороды, и мы втроем дальше двинулись в возке, обсуждая события на Литве. Там прямо со смерти Витовта бодались за власть два претендента: его родной брат Жигмонт-Сигизмунд и двоюродный брат Свидригайло. Оба уже в летах мужики, первому почти семьдесят, второму почти шестьдесят, по нынешним временам — возраст весьма и весьма почтенный. Что не мешало им сшибаться, как молодым петухам.
— Так и ты княже мог бы потягаться за стол в Вильне как внук Витовта, но ты православный, а князь литовский только католиком быть может, — искоса поглядывая на меня, вещал Никула. — Ты ведь не восхочешь веру сменить ради…
Ага, проверочка. Даже не говоря о том, что менять придется шило на мыло, резона в этом нет никакого. Сменю, а потом поляки меня проглотят и не заметят, этож какое им счастье привалит — великий князь со стороны, без опоры в княжестве!
— Это за что ж ты так обо мне думаешь?
— Молод ты, княже, не обессудь, — удовлетворенно откинулся на подушки Никула.
— Клубок там запутаный, где кончик и не найти, — начал свою политинформацию Андрей. — Свидригайло возгласил ся великим князем, не дожидая поставления от круля польского, паны радные и бояре то признали. Но порушил Витовтово докончание с Ягайлой.
— Что за докончание? — спросил я, несмотря на то, что расклады немного знал, но тут дело такое, лишний раз знающего человека послушать невредно.
— По Витовтову докончанию великого князя литовского круль польский ставит, князь должен круля старшим братом признать, Подолию и Волынь отдать, — неторопливо объяснял Андрей. — Но Свидригайло не отдал, а чтобы крепче сидеть, сравнял православных и латинян в правах.
— Поляки против выступили, верно?
— Верно, начали воду мутить, Ян, епископ куявский, многажды в Литву ездил, подбивал на мятеж супротив Свидригайлы. Вот о прошлом годе князя и пытались убить, но Бог не попустил, бежал Свидригайло в Полоцк.
— А Жигмонт?
— Избран великим князем и круль его утвердил, — не спеша склонил голову дьяк. — Вот с тех пор и ратятся, за Жигмонта Литва, Жемойтия да Минск с Берестьем и Польша поддерживает. За Свидригайлу же Полоцк, Вицебск, Смоленск, Чернигов… да старый союз с Орденом, и дружба
