за Йохана тоже на месте его держала — за Йохана, который от волнения дышал едва ли.
Голоса стихли, чернота деревьев поглотила белизну проклятой формы, и Иммануил наконец себя обуздал.
Элохим, ратующий за справедливость, сплотил вокруг себя грешников, главным из которых был сам. Но и Иммануил отличался чем мало; ради победы над ним он совершал грехи куда более тяжкие, чем отцовская шайка — вся вместе взятая. И того уже было сверх меры, что он разрушил жизнь Хлои, а за язык, кроме задетого эго, не дергал никто. И вот — час расплаты. Хотя какой ее ниспослал бог, Иммануилу было невдомек.
Ни минуты не теряя больше, он развернулся и помчался обратно, а Йохан, так и не дождавшись от него объяснений, снова плелся сзади.
Передышка закончилась, планы поменялись. Хлою увезли на железной дороге — на несколько дней они отставали, и задерживаться Иммануил не имел теперь права.
Они пойдут напрямик, как и надлежало идти изначально.
XXI. Суд
Несмотря ни на что, Элохим верил в бога — даже тогда, когда занимал его трон. Придя на небо с земли, он убедился не в том, что бога не существовало, а в том, что он просто себя не являл и что людские представления о нем были ложными. И разочарование, посадившее Элохима во главе небесного царства, уступило место первобытному страху.
Сам он не осмеливался величать себя богом, поэтому назвался королем — наместником божьим, но своим подданным он не мешал отожествлять себя с Ним, пусть и до дрожи в коленках боялся Его прихода.
Не способный сомкнуть глаз, Элохим жил ожиданием Судного дня. Как он выдержит ответ перед настоящим богом, который в свои владения однажды вернется? Возведя собственное небесное царство, построив свои Ад и Рай, Элохим замахнулся на то, что ему не принадлежало. Справедливость он вершил по всем канонам, но интерпретировал их по-своему. Ставя на место грешников, сам натворил грехов.
И брать на себя грехов сверху он не решался, поэтому стража его не была вооружена серьезно, и восставших он убивать — губить души безвозвратно — запрещал.
Хотя в попытке навести порядок погублено было душ бессчетное множество и так.
* * *
Стоило Иммануилу воссоединяться с небом, как восставший отряд оживился. Таящийся и прячущийся от бога, теперь он рванул вперед по обозначенной лидером дороге. Выслушав о новых раскладах на карте и сопоставив изменения с тем, что знал сам, Иммануил выстроил самый безопасный маршрут, который только возможен.
«Главное — не дать лесным патрулям преследовать вас до дворца, даже если вы на них наткнетесь. А во дворце — не скрывайтесь. Перетягивайте все внимание на себя. Мы же с Йоханом встретимся с вами там, когда устраним бога», — так наказ звучал.
И отряд, замотивированный и воодушевленный, с Иммануилом разделился.
Йохан, все еще притихший, следовал за ним молча, потому что молчалив был лидер. Чем забита голова Эрхарта, что он так отстранен и равнодушен? Почему не осудил за упущенную Хлою, за то, что план верх ногами был перевернут? Что за холод сочился из него, перед которым меркнул и небесный лед?
Но единственным, кого осуждал Иммануил, был сам он.
За грехи положено платить, — так, кажется, говорилось в отцовской вере. Но почему страдает Хлоя? Или ее муки — и есть наказание твое, сын божий? Муки, на которые ты ее обрек, не дают тебе же самому покоя.
Тебя наказала не какая-то высшая справедливость, а ты — собственной персоной. Как так получилось, что тебя тревожит вдруг судьба маленького, простого человека, душ которых ты немало погубил и так? Разве не для великой цели ты их судьбы разрушал?
Да, для цели. Но бахвальство у костра этой цели не служило и навлекало мук поверх необходимых, а этого Иммануил не добивался.
Так и быть, не найти тебе судьи себя же строже. Но над Хлоей суд вершит подражатель бога. Ты должен помнить схему — темница, пытки, заточение в ледяных стенах. А кара высшая, вписанная тобою же в закон по отцовской воле, — казнь, которую ты готовил для него.
Иммануил, предававшийся думам, не видел ничего. Не ощущал колкости мороза и встававших на пути ветвей, как и не слышал хруста снега за спиной, а Йохан беспокойно озирался на железную дорогу, проглядывающую сквозь деревья сбоку. Но до Рая поезда не ходили больше.
Не было Эрхарту дела и до шума, звенящего в ушах объединенным криком духом — лишь то его заботило, присоединится ли к их звону голос Хлои. Но отдельных голосов он не различал, а шум был фоновый; не внешний, а глубинный; давно привычный, по которому ничего нельзя определить — ни местоположения, ни личностей.
Возможно, таковым и был истинный глас покоящегося мира. Но опровергнуть или подтвердить догадку мир не мог, как и рассказать о судьбе Хлои. Дождется ли его она? Додумается ли бог сделать ее приманкой и отсрочить казнь?
Уж лучше пусть додумается, чтобы Хлоя Иммануила дождалась.
Его злило то, что он не ощущал ее присутствия, как и прочих духов, но какое-то шестое чувство убеждало его в том, что она жива. Или же не чувство, а невидимая связь?
Иммануил не маскировался и не таился, а шел напролом дорогой, по которой прежде не ступал. О постах и патрулях он помнил, но не вспоминал, зато стражники, вышедшие на шум из леса, вспомнили его. Они схватились за кинжалы, собирались товарищей сюда позвать — но не успели. Их сознание угасло от пары выверенных ударов — спасибо за уроки Адрагану. Но путь Иммануил не возобновил сразу. Форма стражи, сливающаяся со снегом, завладела его вниманием.
Он так привык к ее виду, что и не задумывался над ее практическим смыслом. Его всегда окружали слуги в подобной форме, и значения он этому особого не придавал, хотя знал, сколько смысла вкладывают в этот цвет и стража, и проводники, и бог. Для кого-то — маскировка, кому-то — свет надежды для души, блуждающей в потемках, а кому-то — символ чистоты закона.
И ни во что из этого Иммануил не верил, но и ему могла эта форма пригодиться. Стражников, лежащих у его ног, было как раз двое. И, указав на них Йохану, Эрхарт бросил:
— Переодевайся.
И принялся снимать с себя одежду. Йохан удивленно замер, но последовал его примеру.
Иммануил не знал, нанесет ли стражникам вред холод, местными они духами были или живыми людьми, как Хлоя. Но их участь не