том, подвержен ли он видениям, – пригласить хозяина вечером к себе выкурить сигару. А поводом для приглашения послужат фотографии английских городов.
Герр Кристенсен был польщен приглашением и с готовностью принял его. Встречу назначили на десять, до этого Андерсон собирался написать несколько писем и под этим предлогом удалился.
Вопрос существования Номера 13 так сильно беспокоил его, что, осознав это, он даже покраснел. А он его так тревожил, что мой кузен пошел к себе с другой стороны коридора, чтобы ему не пришлось миновать ту самую дверь или место, где должна быть дверь. Он быстро и с подозрением оглядел свою комнату, но все оставалось по-прежнему, за исключением того, что она казалась меньше. На этот раз вопрос отсутствия/присутствия чемодана не вставал. Он сам все из него вынул и засунул его под кровать. Собравшись с силами, он выкинул Номер 13 из головы и сел писать письма.
Живущие по соседству вели себя тихо. Время от времени в коридоре распахивалась дверь и наружу выставлялась пара обуви; тихо напевая, прошел мимо коммивояжер; а на улице то раздавался стук колес двуколки о неровную каменную мостовую, то звук быстрых шагов.
Покончив с письмами, Андерсон заказал виски с содовой, подошел к окну и стал изучать глухую стену напротив и отбрасываемые на нее тени.
Насколько ему было известно, Номер 14 занимал адвокат – степенный человек, который за едой почти не разговаривал, а разглядывал небольшую пачку бумаг рядом с тарелкой. Однако, по всей вероятности, оставаясь наедине с самим собой, он давал волю своей жизнерадостности. Чего ради тогда он танцует? Об этом свидетельствовала тень, падающая из его комнаты. Его тонкая фигура снова и снова проносилась мимо окна, размахивая руками и с удивительным проворством подпрыгивая на сухих ногах. По-видимому, он проделывал это босиком, да и пол отлично настелен – из его комнаты не доносилось ни звука. Sagförer гepp Андерс Йенсен, пляшущий в десять часов вечера у себя в номере, очень годился для исторической картины, написанной в возвышенном стиле; и у Андерсона в голове, как и у Эмили в «Удольфских тайнах», мысли встали складываться в следующие строки»:
Когда вернулся я в отель
Часов примерно в десять,
Решили все, я заболел,
Как мне себя уравновесить?
Но только я захлопнул дверь
И выставил ботинки,
Я стал подпрыгивать, как зверь,
А все соседи, одурев,
Кляли меня на всяк размер.
А я, совсем уж озверев,
Все продолжал разминку.
Если бы в эту минуту в дверь не постучал хозяин, вполне вероятно, что сейчас глазам читателя предстала бы длинная поэма, По тому, с каким удивлением герр Кристенсен оглядел комнату, стало понятно, что его, как и Андерсона, поразил ее размер. Но он ничего не сказал. Фотографии его очень заинтересовали, последовали автобиографические воспоминания. Не очень понятно, каким бы образом беседа перетекла в нужное русло Номера 13, если бы адвокат как раз в этот момент не запел, причем так, что ни у кого не осталось и сомнения, что певец или сильно пьян, или сходит с ума. Высокий тонкий голос, казалось, долго находился без употребления. Ни о тексте, ни о мелодии говорить вообще не приходилось. Голос плавно поднимался на невероятную высоту, а затем падал вниз, сопровождаемый страдальческим завыванием, будто зимний ветер гудел в пустой трубе, словно орган, чьи струны внезапно лопнули. Звучало это кошмарно, и Андерсон подумал, что, будь он один, он тут же вылетел бы вон в поисках спасения и компании какого-нибудь соседа-торговца.
Хозяин сидел раскрыв рот.
– Не понимаю, – наконец выговорил он, утирая пот со лба. – Какой ужас. Я и раньше его слыхал, но думал, что это кошка.
– Он спятил? – полюбопытствовал Андерсон.
– Должно быть; как грустно! Такой хороший продавец, и дела у него так хорошо идут, и, насколько мне известно, молодая жена.
Тут раздался нетерпеливый стук в дверь, и в комнату, не дождавшись приглашения, влетел человек. То был адвокат, в дезабилье, растрепанный и очень злой.
– Простите, сэр, – сказал он, – но я был бы крайне вам обязан, если бы вы воздержались… – И тут он замолчал, потому что было очевидно, что никто из присутствующих не был ответственен за нарушение общественного порядка. Но после некоторой паузы адвокат завопил еще громче: – Что тут происходит, Боже ты мой? Где это? Кто это? Я что, схожу с ума?
– Но, герр Йенсен, разве это не происходит в соседней с вами комнате? Может, это кошка или что-то в трубе застряло? – лучшее, что мог придумать в ответ Андерсон. Несерьезность подобного заявления он осознал, еще когда говорил; но все лучше, чем стоять и слушать этот кошмарный голос и смотреть на широкое бледное лицо хозяина, который, вцепившись в ручки кресла, обливался потом и дрожал.
– Невозможно, – заявил адвокат. – Невозможно. Здесь нет трубы. Я пришел к вам, так как не сомневался, что шум исходит отсюда. Он явно доносился из соседней комнаты.
– А между нашими дверьми нет другой двери? – нетерпеливо спросил Андерсон.
– Нет, сэр, – резко ответил герр Йенсен. – По крайней мере, не было сегодня утром.
– Ага! – воскликнул Андерсон. – А сегодня вечером?
– Я не уверен, – с сомнением сказал адвокат.
И вдруг крик или пение в соседней комнате смолкли, а певец, как показалось, засмеялся, причем с чувством.
– Послушайте, – произнес адвокат, – что вы на это скажете, герр Кристенсен? Что это значит?
– О господи! – возопил Кристенсен. – Да откуда ж мне знать! Мне известно не более, чем вам, джентльмены. Клянусь, такого шума я больше не выдержу.
– Я тоже, – доложил герр Йенсен и что-то добавил себе под нос. Андерсону показалось, что это были последние слова Псалтыря «omnis spiritus laudet Dominum»[21], но он не уверен.
– Но мы должны что-то сделать, – предложил Андерсон, – все трое. Может, пойдем и посмотрим на соседнюю комнату?
– Но это комната герра Йенсена, – завопил хозяин. – Какой смысл, он сам оттуда пришел.
– Не уверен, – заметил Йенсен. – Кажется, этот джентльмен прав: надо пойти посмотреть.
Единственным оружием, оказавшимся под рукой, были палка и зонтик. Отряд не без трепета выбрался в коридор. Там стояла мертвая тишина, но из-под соседней двери выбивался свет. Андерсон с Йенсеном подошли к ней. Последний взялся за ручку и решительно толкнул дверь. Бесполезно. Дверь стояла насмерть.
– Герр Кристенсен, – произнес Йенсен, – будьте добры, приведите самых сильных слуг, какие у вас есть. Нам придется сломать ее.
Хозяин кивнул и поспешно ретировался, радуясь поводу покинуть поле битвы. Йенсен с Андерсоном остались
