с золотистой корочкой, и явственно ощутился тот единственный, ни с чем не схожий аромат, который наполняет хату, когда печь еще дышит теплым хлебом…
Глаза защипало, словно попали в них крупинки соли. Зажмурилась, и снова подкралась дремота — приляг на минутку, и сразу сморит. Так не только хлеб перепечешь, так и поезд проспать можно. И придется тогда самой шагать через четыре села. Смолоду, правда, ходила… Подумала, что вот, мол, нет уже прежних сил, и вдруг сон как рукой сняло, и пришла откуда-то такая бодрость, будто подарили ей, по крайней мере, две спокойные ночи для доброго отдыха…
Вышла во двор поглядеть время по звездам да проверить, где плывет сейчас ночь… Старый будильник то спешил, то останавливался, разладился еще с зимы, решила было однажды отнести его горбатому Антону Мадаре, чтоб починил. Был человек простым крестьянином, а во всяких механизмах разбирался не хуже ученого. Положила будильник в корзинку и хотела уже идти, а он как затикал, как зазвонил словно оглашенный, испугался, видно, что уносят из дому! И представить такого не могла, себе даже не поверила! Когда угомонился, приложила к уху — не обманывает ли, часом? А он: тик-так, тик-так! Решила проверить, переждать денек-другой, а лучше недельку — не остановится ли опять? А он разошелся и тикает весело, будто новенький. «Вернулась к старику молодость!» — усмехнулась, но больше ему не доверяла. Потому и вышла из хаты, чтобы глянуть на небо и звезды.
Тихая горная ночь дышала прохладой, ветерок доносил терпкий аромат цветущих черешен. Там, на холме, неподалеку от хаты, высилась белоснежная громада старых черешен — птичьих кормилиц, названных так недаром — только птицы доставали ягоды с верхних раскидистых ветвей. И за это тоже любили старые деревья, не рубили, хоть в их огромной тени трава росла совсем чахлая…
Будто поджидая кого-то после дальней дороги, остановилась у огорода и вгляделась в ночную тьму: не покажется ли с той стороны усадьбы желанный путник?..
И вдруг померещилось, и вправду шагает ее Микола по дорожке мимо черной ольхи, что росла на меже. Вернулся с заработков в далеких краях и не видел еще близнецов — первенцев своих… Вышла ему навстречу в ту пору молодая жена, хотела подбежать ближе, да боязно было отойти от хаты — оставила там детей в колыбели. И что, казалось, могло с ними приключиться, а все же… Но путник уже увидел жену и сам прибавил шаг…
Припала к мужу, обняла, прижалась, и к аромату черешни, к свежему дыханию зеленей добавился из каждой складки его одежды запах смолы-живицы, густой, все пропитавший дух колыбы[7], долгую зиму служившей кровом лесорубу.
Какой ласковый, какой нежный был после долгой разлуки…
«Господи! Как давно это было… А видится, будто вчера…» — вздрогнула, прогоняя воспоминания о той давней встрече с Миколой, когда ушел он впервые из дому на заработки. Осталась одна-одинешенька с тем, кто должен появиться на свет, и вдруг оказалось их сразу трое — родились у нее на великую радость близнецы…
Задумалась, глядя на Ясеневую.
Яркий месяц над горой округлился, стал широколицым и уставился на землю так, будто именно в эту тихую позднюю пору особенно хорошо было оглядеть с высот небесных и полонины, и холмы, покрытые лесом, и поля, что теснились среди расступавшихся гор. И залюбоваться убаюканным майской ночью селом Дубовым, спящим в долине звонкой волшебницы Тересвы…
«За полночь перевалило. Самое время хлеб из печи вынимать. А тогда и в путь…» — подумала и заторопилась к хате.
ОРЕХ
Шагала по меже, перебросив через плечо домотканую, из крашеной шерсти торбу, невыстывшие пшеничные буханки грели сквозь нее спину.
Но только подошла к месту, где черная пашня граничила с зазеленевшим полем, как снова давней болью, давними слезами отозвалось в памяти далекое прошлое.
Почему оно ожило вдруг?
Что почудилось?
Пошла быстрее, словно хотела убежать — пускай не вспоминается такое в добрый час! В праздник нужно думать о радостном. Горькое прочь гнать. А ведь сегодня у нее и вправду великий праздник: каждым движением своим, каждым шагом по этой дороге, каждой мыслью шлет она благословение своим сыновьям, желает им здоровья, достатка под мирным небом и многих-многих счастливых лет… И знает, материнские пожелания самые благодатные на свет. Такими они были и пребудут вовеки…
И кажется, ушло-уплыло все, не оставив следа, будто и не было его вовсе… «Сколько раз приходилось ходить по этой тропинке и в зной и в холод… А давняя вражда, покрытая забвением, вроде не должна была бы и вспомянуться, как не могут явиться на землю те, кто давно погребен в ней. Ан нет! Видно, память человека — не могильный холм! Все в ней остается живым, и даже время не властно ни приглушить, ни притупить старую боль. И наступает недобрая минута, когда прошлое вдруг оживает и снова ранит душу…»
Замедлила шаг возле кирпичного дома в конце усадьбы — здесь живет младший сын с семьей. Не предупредить ли, часом, невестку, что собралась в дорогу? Пусть присмотрит за стариком, приглядит по хозяйству. Но поняла, поднимет молодых глубокой ночью, разбудит и ребятишек. Испугаются, расплачутся, какой уж потом сон! И решила никого не тревожить, да и знала сама, позаботится невестка о порядке в доме, коли отсутствует старшая хозяйка…
Тропинка вела мимо старого ореха. И он словно глянул на нее…
Могучий ствол белел растрескавшейся корой. На фоне бархатной синевы звездного неба виднелась причудливо скособочившаяся крона — безжалостное уродство старости… Налетела прошлым летом нежданная буря, разлила мутные потоки там, где их сроду не было, задула таким шалым ветром, что рушились с треском деревья, и не устоял древний орех. Отломилась от могучего ствола огромная ветка, упала на землю, забросав все вокруг листьями и сучьями. Долго еще белели раны искалеченного дерева, потом со временем потемнели…
Так и стоял калека орех. Дедовский обычай гласил: пока плодоносит хоть одна ветка, жить дереву и зеленеть на радость людям. Его не выкорчевывали, не рубили…
«Юр… Бедняга… Простить бы тебе… Уж таким беспокойным и суетным был человек, таким злобивым…» — шептала, торопясь отойти от ореха — под ним, казалось, затаилась особая, тревожная тьма.
«Из-за ореха тогда все и вышло, разгорелась ссора, чтобы тлеть потом всю жизнь… Бедняк с бедняком на пустом месте причину для раздора найдут. Так с ним и до края могилы доберутся…» — явственно вспомнился ей день далекой поздней осени, когда пришло время сбора грецких
