как по своей сути родственного, общего и затраченного на других, тогда как мужчины рассматривают время как принадлежащее им одним и используют его как заблагорассудится. Утверждая необходимость признания этого «родственного аспекта» времени, некоторые исследователи также повторяют мысль Гиллиган о необходимости соединения мужских и женских перспектив, забывая при этом, что если это родственное время не связано с индивидуальным и часовым значением времени, женщины будут просто поглощены требованиями других и утратят всякую возможность контролировать свои жизни.
Вопреки некоторым интерпретациям, Гиллиган связывает отличия в этическом мышлении с воспитанием и жизненным опытом, а не с биологией. Кроме того, если Виржиния Хелд (Virginia Held) (Held, 1994) определяет связь между «матерью, или материнским индивидом» и ребенком как источник морального мышления, она не считает, что этот индивид обязательно должен быть женщиной. Далее Сара Раддик (Sarah Ruddick, 1990) утверждает, что «материнское мышление», базирующееся на «защищающей любви» и решении конфликтов, является продуктом опыта отношений матери и ее маленького ребенка, которые могут и должны быть приобретены мужчинами. Утверждая, что формы использования времени, традиционно ассоциированные с женщинами, приводят к позитивным моральным качествам, эти авторы усилили вес более общих аргументов в пользу включения и поощрения мужчин к принятию обязанностей по уходу.
Какие женщины, какая женщина?
В соответствии с наиболее распространенной в феминистской теории точкой зрения и «этикой заботы», мужчины и женщины — это легко распознаваемые и взаимно исключающие группы. Женщины, в таком случае, всегда находятся в менее благоприятных условиях, чем мужчины, и поэтому имеют коллективный интерес в осознании и борьбе с гендерным неравенством. Тем не мене, важно не забывать, что далеко не все женщины — это матери или сиделки, и то, что всегда присутствует ряд социальных и физических отличий среди женщин, включая классовую и расовую принадлежность, возраст, семейное положение и сексуальную ориентацию. Вот почему смысл и опыт быть женщиной очень изменчив. Даже женщины, имеющие схожий статус и жизненный опыт, разделяющие общие подходы, переживают конфликт интересов, как, например, так называемые «материнские войны» в США между женщинами, принадлежащими к среднему классу, кто хочет сделать карьеру, и теми из них, кто посвящает все свое время заботе о детях (Buxton, 1998; Boyd, 2002). Часто эти различия усиливаются другими социальными отличиями; несомненно, прежде чем прийти к общему пониманию своих интересов, женщины часто «объединяются вместе как домохозяйки и незамужние девушки, работодатели и работницы, и в пределах других разделений привилегий и возможностей» (Ehrenreich and Hochschild, 2003a, p. 11).
Как настойчиво утверждают многие «черные» феминистки, предположение, что женщины разделяют общие интересы и опыт, — это не просто неточно, это также способ поддержания привилегированной точки зрения западных «белых» женщин из среднего класса. Эти представительницы своего класса и положения часто ставят знак равности между своими проблемами и приоритетами и проблемами и приоритетами всего женского пола. Они пропагандируют идею «сестринской общности», игнорирующую их собственные преимущества и замалчивающую существование «других» женщин (критический обзор этого утверждения, см.: King, 1988; Lieu, 1994; West and Fenstermaker, 1996; Aziz, 1997). Напротив, современный «черный» феминизм развивает более усложненный подход к функционированию гендерной, расовой и классовой принадлежности как динамической взаимосвязанной системы угнетения, ни одна составляющая которой не может быть понята в отрыве от других. Такой анализ показывает, что все люди существуют в матрице угнетения и привилегий. Поэтому опыт быть женщиной или мужчиной качественно отличается и зависит от принадлежности такого человека к определенному классу, этнической группе. Также опыт гендерной идентичности меняется в зависимости от классовой или расовой принадлежности человека (см.: широкий корпус текстов, например: King, 1988; Collins, 1990; Crenshaw, 1998). Соединив эту идею с указанной ранее теорией положения, получим: так как они «занимают худшую позицию в серии дихотомий», «черные» женщины, в принципе, имеют более четкие представления о многогранной и блокирующей природе классов, расы и гендера (Collins, 1990, p. 70). Как утверждает эта «черная» американская феминистка, это также указывает и на другие способы угнетения, базирующиеся на возрасте, физических возможностях или сексуальной ориентации, и на необходимость понимания их всех как части единого целого.
Применение этого подхода к политике времени означает, что опыт «белой», образованной работающей женщины с ребенком, похоже, дает более четкие представления распределения темпоральных ресурсов и противоречий между темпоральными культурами ее дома и рабочего места, чем опыт ее мужа. В то же время опыт ее нянечки разоблачает еще большее влияние экономических ресурсов на использование времени, так как она не будет зарабатывать достаточно для «экономии времени», например, возвращаясь на такси домой или нанимая кого-то для уборки своего дома. Если нянечка — эмигрантка, оставившая своего ребенка в своей стране, ее опыт приоткрывает еще существование и влияние «всемирной цепочки работы», невидимой для ее нанимателей (Ehrenreich and Hochschild, 2003b). Также работники (часто эмигранты), ухаживающие за престарелыми людьми или инвалидами, намного меньше, чем люди, нуждающиеся в постоянном уходе, понимают потребности и разочарования тех, кто вынужден тратить целые часы на выполнение простейших действий, которые люди без таких недостатков делают за считанные минуты. Хотя в некоторых случаях их потребности могут быть удовлетворены при доступности определенных ресурсов, но они редко публично артикулируются, и потому часто являются основным источником недовольства. Ясно также, что негативные последствия чересчур удлиненного рабочего дня не ограничиваются женщинами, и акцент на наименее привилегированные группы показывает, что это еще тяжелее для тех, кому при этом еще и плохо платят. Эти соображения показывают, как этот «взгляд снизу» обеспечивает нас новой информацией, которую более привилегированные, как правило, замалчивают, но и этот опыт темпоральных привилегий и угнетения не распределяется только по гендерному признаку. Хотя давление на женщин среднего класса стало предметом оживленных политических дебатов в контексте взаимоисключающих требований семьи и карьеры, анализ потребностей и опыта их уборщиц и нянечек вместе с нуждами инвалидов, престарелых людей или получающих низкую зарплату мужчин могут сказать нам значительно больше о том, как общества функционируют, и человеческих потребностях.
Влияние постмодернизма
Акцент «черного» феминизма на сложном и всепроникающем характере мужского и женского опыта частично совпадает с «деконструкцией» «мужского» и «женского», провозглашенной современной постструктуралистской/постмодернистской феминистской теорией, и её же критикой бинарных оппозиций мышления. Этот подраздел раскроет некоторые ключевые характеристики данной теории для тех, кто с ней еще не знаком, а после этого покажет ее применимость для феминистской практики и темпорального понимания.
Деконструируя пол и гендер
Постструктуралистская теория исходит из того, что любая связь между словами и «реальностью», которую они обозначают, — временная, реляционная и зависимая от контекста,
