дождём и терпкостью листьев. Дороги мокрые от недавней мороси, но сейчас небо совершенно чистое. Военный район укрыт иссиним саваном мрака и озарён лунными лучами. Леви идёт скоро, но нехотя. Он специально засиделся дольше всех возможных рамок, чтобы придя в спальню не столкнуться с бодрствующей Катриной. Чтобы избежать ещё более непоправимого.
Одеяло привычно накрывает ухо, а нижняя часть зажата между голенями: Кáта любит заворачиваться в кокон. Но сквозь полудрёму Бишоп различает его поступь и напрягается. Она делано замирает, продолжая размерено дышать, притворяясь спящей, а сама жадно вслушивается, цепляясь за каждый шорох. Кáта слышит, как открывается дверь в спальню, как Леви крадётся к своей половине, наверняка рассматривая её спину.
Матрас чуть прогибается. Шуршит одеяло. Катрина чувствует, как её неумолимо тянет к нему. Кажется, будто если сейчас она перекатится, повернувшись на другой бок, и, приподнявшись, поцелует его в щёку или в уголок губ, то, как в сказках, злые чары и проклятье, напавшие на их безмятежную жизнь — всё падёт, и настанет долго и счастливо…
Это не будет капитуляцией или уступкой, они просто помирятся и забудут утреннее. Сейчас она повернётся. Сейчас…
Но оцепенение инеем прорастает в мышцы, что пошевелиться кажется невозможным. Катрина отчаянно жмурится, пытаясь заставить себя сдвинуться, но ничего не происходит. Даже пальцы, сжимающие край ночной рубашки — ни один не слушается. Тело, словно чужеродное, отказывается подчиниться.
Возня на другой половине кровати стихает. Она на мгновение перестаёт дышать, гадая, может сейчас его ладонь коснётся её плеча, и они забудут глупое недоразумение, как страшный сон. Но Леви, сложив своё одеяло и захватив подушку, вдруг поднимается и уходит спать в гостиную. Дверь осторожно закрывается. Кáта тут же, сгорая от стыда и злости, закусывает край одеяла. По щекам побежали холодные слёзы. В горле комом стояла гордость. Катрина утыкается лицом в подушку, чтобы не застонать в голос от безысходной тоски и обиды на себя, на него и на весь мир. А сон, вдруг расправив объятья, прикрывает её глаза, ласково убаюкивая беспокойными миражами.
На следующий день это становится невыносимым. Проснувшись, она находит лишь аккуратно собранное постельное бельё на диване и остывший чай на кухне: Аккерман уже давно ушёл, хотя сумерки только-только стали спадать. Готовя завтрак без энтузиазма, Бишоп открывает шкаф и снова сталкивается с злополучным сервизом.
Каолин{?}[Белая или светлоокрашенная огнеупорная глина высокого качества, используемая для изготовления фарфоровых и фаянсовых изделий, в бумажном производстве и т. д.; фарфоровая глина или более распространённое название — белая глина], замешанный с кварцем и полевым шпатом, когда-то был заточен в изящную форму момента — белые фарфоровые чашки имели тонкие стенки, округлые формы донышка и элегантные витые ручки, за которые их хозяин никогда не брался. По бортикам мягкими лучами шла позолота. А, может статься, это было и настоящее золото: Катрина никогда не спрашивала Леви об этом. Сервиз был куплен Аккерманом на первое жалование, полученное в разведке. Наверное, потому от чайного набора веяло чем-то чрезмерно хрупким и отчасти печальным — первая покупка после смерти Изабель и Фарлана. Кáта помнила эту историю…
Сервиз звенел аристократической утончённостью. И не скажешь, что именно эти фарфоровые чашки с блюдцами и заварником безжалостно рассорили офицерскую пару. Катрине кажется, будто только подуй на сервиз и он рассыпется в прах: настолько воздушным он видится. Она робко протягивает руку и замирает в сущих крохах от искусства.
А если он и правда рассыпется?
Бишоп резко подаётся назад, прижимая ладони к груди. Её сердце бешено колотится.
Служебная рутина приятно утягивает в водоворот заданий и распоряжений, позволяя Кáте ощутить блаженно пустую голову, лишённую на короткий миг беспокойных мыслей. Порой служба в Разведкорпусе была ей приятна именно ультимативностью: сказано — сделано, за тебя уже подумали вышестоящие чины.
Долгая бумажная волокита сменяется разъездами по отделениям, а под вечер наступает очередь полигона. Рукоятки УПМ ложатся в руки, пальцы переключают контролёры, инстинкты бессознательного улавливают нюансы воздуха, а мышцы наливаются тонусом. Отряд снуёт по полигону, отрабатывая манёвры и сценарии боя. Капитан Дункан муштрует их добрых шесть часов, давая почти не ощутимые перерывы. Под конец тренировок, весь отряд в закатных лучах едва переставляет ноги, пытаясь поспеть за энергичным капитаном, заявляющим: “На переодевание и сборы у вас семь минут. Лейтенанту — пять”.
Катрина утирает пот со лба рукавом рабочей рубахи, провожая Дункана пилящим взглядом. Их игры в “каслалки” были хороши только в благоприятные дни, а не когда всё шло наперекосяк. Однако отряд всё же принимается выполнять. Тщательно обмывшись холодной водой, Бишоп наспех растирается, а затем торопясь влазит в свежую форму, не дожидаясь, пока кожа досохнет. Светло-оливковая рубаха липнет к груди, животу, неприятно пристаёт к лопаткам, белые брюки нехотя ложатся на тело, но выбора нет: пять минут на исходе. Сказав остальным выходить на построение, она вылетает из коморки, где переодевался женский состав. К тому времени Дункан уже “обрастает” компанией начальников отрядов, что также привели своих людей на тренировки.
Для отчёта требуется подойти напрямую к капитану, но оглядев окружение, Бишоп невольно поджимает губы: справа от командира Ханджи стоит не кто иной, как Леви; с флегматичным выражением лица слушает очередную байку от Дункана. Ханджи, напротив, смеётся, подпихивая Аккермана в плечо, будто пытаясь расшевелить друга.
Кáта на мгновение замирает. Глубоко в душе маятник, отвечающий за решения, колеблется и трагически замирает. Одна чаша весов взлетает вверх, оставляя её лицом к лицу с окончательным выбором. Рефлекторно оправив складки мокрой ткани, Катрина направляется к офицерскому собранию. Хоть Зое и командир, но всё же отряд Дункана относится к группе Смита, поэтому общий церемониал Кáта решает опустить и, хлёстко стукнув каблуками, прижимает кулак к сердцу, отдавая честь:
— Капитан Дункан, по вашему приказу отряд готов к дальнейшим распоряжениям.
— Вольно, Бишоп, — отмахивается капитан. Он небрежно шарится по карманам и наконец вручает ей бумагу на их тренировочное обмундирование. — Веди всех к снабженцам и проследи за сдачей УПМ. После — все свободны. — Дункан вдруг хитро косится на Леви. — Может быть, вам есть что добавить, капитан?
Аккерман отвечает сухо:
— Нет. Нечего, — Кáта встречается с ним взглядом и внутренне вздрагивает, замечая то же холодное выражение, что с минуту назад было адресовано Дункану и Ханджи.
“Стало быть, вот так это происходит?” — невольно спрашивает она себя. Кажется, будто бы он в её сторону добровольно смотреть не хочет больше, одну кровать делить отказывается и завтракает один, избегая её. Катрина чувствует, будто их отношения ускользают из её пальцев, словно песок полигона. Голова
