Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 153
в этой комнате, относится к тому периоду моей жизни, — и мне с какой-то фатальной регулярностью, рассчитанной, по всей видимости, на то, чтобы заставить меня поверить в сверхъестественную природу этих «совпадений», стали попадаться предметы, связанные либо с древними обрядами человеческих жертвоприношений, либо с кровавыми банями эпохи камизаров, либо с какими-нибудь не менее мрачными
гностическими ритуалами... Обратите внимание на этот сапфировый перстень... Видите, на камне вырезан «синий капуцин» — символ ордена? Так вот представьте себе, что достался он мне совершенно случайно, я обнаружил его в барахле какого-то торгующего вразнос старьевщика! Но и это более чем недвусмысленное предупреждение не образумило меня. И только когда один мой знакомый подарил мне этот глобус — да-да, та самая реликвия кардинала Напеллуса, которую я похитил в обители «Синих братьев» и продал! — я не выдержал и расхохотался: похоже, судьба на старости лет впала в детство, если прибегает к таким до глупости наивным угрозам.
Так вот не бывать этому! Ибо сюда, в чистейший разреженный воздух высокогорья яд веры и надежды проникнуть не сможет, в стерильном царстве вечного льда «синему капуцину» не выжить. Здесь этой сердобольной травке не место, пусть себе обретается там, в низинах, поближе к гомеопатическим аптекам и их сирым, убогим и хворым сердцем клиентам, а меня приветливые, плодородные долины больше не привлекают.
Мой страждущий дух восстал со смертного одра, и пусть теперь все чудеса ангелических иерархий падут к моим стопам — я брезгливо обойду их, как обходят дурно пахнущие нечистоты. Известное изречение «Взойди на вершину, стремящийся в бездну» обрело в моем лице новый смысл. Я хочу жить и умереть здесь пред ликом вечных, алмазных скрижалей незыблемой физической необходимости, над коими не властен никакой инфернальный фантом. Жизнь — это детская игра, и только дети, для которых не существует на свете ничего, кроме игры, умеют в нее играть, ибо они еще не отравлены высокопарной ложью о смысле этой изначально бессмысленной жизни. Вот и я, уподобившись детям, буду и впредь забавляться, раз за разом забрасывая в пучину мою свинцовую игрушку — просто так, без всякой цели, без надежды и нетерпеливого ожидания... И все же... Сколько прошло лет, но всякий раз, когда мой зонд нащупывает в бездне дно, душа моя ликует: земля, только земля, и ничего, кроме земли! Какое блаженство — соединиться с этой гордой стихией, которая холодно и презрительно отвергает заискивающий солнечный свет, отражая его обратно в космос! Непроницаемая, недоступная скверне земля, и, с какой стороны ни возьми — снаружи или изнутри, — она всегда останется верна своей природе, так же как ее копия, проклятое наследство кардинала Напеллуса: что ты на ней ни нарисуй, а она все равно останется дурацкой деревяшкой — снаружи и изнутри.
Пусть себе там, на поверхности, на скорлупе земли, пригретые солнцем, произрастают любые, самые страшные яды, ведь нутро — провалы и пропасти, жерла и шахты, впадины и воронки — свободно от этой нечисти... Истинно говорю вам: бездна чиста...
Лицо Радшпиллера пылало лихорадочным румянцем, его восторженная речь дала трещину, и огнедышащая лава глумливого безумия прорвалась наружу:
— О, если бы мне было дозволено одно желание! Одно-единственное! — И он судорожно сжал кулаки. — Больше всего на свете я бы хотел, чтобы мой свинец коснулся центра Земли, ее сердца! Нет такой святыни, которую бы я не отдал за то, что бы воскликнуть в блаженстве неземном: куда ни глянь — земля, и ничего, кроме земли!
Он вдруг осекся и отошел к окну.
Мы подавленно молчали, не зная, что и сказать... Ботаник Эскуид извлек свою лупу и, склонившись над глобусом, принялся разглядывать его; потом, чтобы рассеять тягостное впечатление, произведенное на нас последними словами Радшпиллера, подчеркнуто громко произнес:
— Похоже, что эта ваша реликвия — подделка, ибо относится, уж по крайней мере, к эпохе Великих географических открытий. — И он, выдернув из-за лацкана галстучную булавку, указал на Америку, воспроизведенную на глобусе с поразительной точностью.
Но как бы трезво и буднично ни прозвучала эта фраза, она тем не менее не смогла прорвать ту гнетущую атмосферу, которая без всякой видимой причины овладела нами и с каждой секундой сгущалась все больше, постепенно переходя в чувство томительной тревоги.
А тут еще в библиотеку проник какой-то сладкий, дурманящий аромат, отдаленно напоминающий благоухание цветущей черемухи.
«Это из парка», — хотел уже сказать я, но моей судорожной попытке стряхнуть наваждение и разрядить обстановку, видно, не суждено было осуществиться. Слова застряли у меня в горле, когда я заметил выражение лица Эскуида, с которым он, воткнув свою булавку в какую-то точку на глобусе, в полном замешательстве бормотал:
— Нет... быть того не может... но ведь это наше озеро... я не могу ошибаться... невероятно... при таком масштабе... но оно действительно нанесено на этом фантастическом шарике...
Резкий, неприятный голос Радшпиллера прямо-таки рассек
этот нечленораздельный шепот пополам; каждое его слово было проникнуто какой-то болезненно-ядовитой иронией:
— Хотел бы я знать, почему меня теперь не посещает светлый образ его преосвященства великого кардинала Напеллуса? Вот, бывало, раньше, во сне ли, наяву, а он всегда туг, всегда рядом... В Кодексе Назарянина — священной книге гностических «Синих братьев» — черным по белому в назидание нерадивым неофитам начертано грозное пророчество: «Тому, кто до конца своих дней будет верой и правдой служить своему синему собрату, щедро окропляя его корни кровью, пролитой умерщвления плоти греховной ради, страшиться нечего, ибо встречен будет за гробом благодарным крестником, сей и проводит его к вратам жизни вечной; тот же святотатец, коий осмелится поднять на священное растение руку, да убоится, ибо еще при жизни встретится с ним лицом к лицу, и будет лик сей ликом смерти, дух же его преступный изойдет в царство тьмы и пребудет там до пришествия новой Весны!» Где же вы, вещие глаголы? Неужто приказали долго жить? Так вот слушайте теперь меня: тысячелетнее пророчество не властно надо мной. И он — тот, с которым я должен встретиться «лицом к лицу», — что-то не спешит ввергать «преступный дух в царство тьмы», а то ведь сей «святотатец» не убоится и уж не откажет себе в последнем удовольствии плюнуть в лживую физиономию этому... этому кардиналу Нап... — И его сумасшедшая тирада захлебнулась страшным надрывным хрипом, от звука которого у нас мороз пошел по коже... Радшпиллер стоял у окна и, выпучив глаза, явно на грани обморока, оцепенело смотрел на синее растение — драгоценный трофей
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 153
