ночные удочки и где-нибудь заснул над ними.
Дело в том, что в то время как Эммелина благоговела перед Баттоном, Дик отлично сознавал его недостатки. Ведь, когда бы не он, у них был бы теперь картофель. Несмотря на свою молодость. Дик понимал бессмысленную беспечность старика, не подумавшего о будущем. Также и дом. Необходимо было починить его, и каждый день Бетон говорил, что примется за него завтра, а на завтра опять было «завтра». Жизнь, которую они вели, возбуждала предприимчивость мальчика, но халатность старика тормозила его деятельность. Дик принадлежал к народу швейных и пишущих машин. Баттон был сыном расы, знаменитой своими балладами, нежным сердцем и приверженностью к выпивке. В этом и была главная разница.
– Пэдди! – снова начал звать мальчик, когда наелся вдоволь – Гей! Пэдди! где ты?
Пролетела яркая птица, ящерица пробежала по сверкающему песку, говорил риф и ветер в макушках, но Баттон не давал ответа.
– Подожди! – сказал Дик – Он побежал к дереву, к которому была привязана лодка.
– Шлюпка на месте, – заявил он, возвратившись, – Куда бы это он запропал?
– Не знаю, – сказала Эммелина, сердце которой сжалось чувством одиночества.
– Поднимемся на холм, – сказал Дик, – быть-может, найдем его там.
По пути Дик то и дело принимался звать, но ему отвечало одно только странное, заглушенное древесной чащей эхо, да журчанье ручейка. Они достигли большого утеса наверху холма. Дул ветерок, солнце сияло, и листва острова развевалась, как языки зеленого пламени. Лоно океана колыхалось глубокой зыбью. Где-то, за тысячу миль, бушевала буря и находила здесь отклик в усиленном громе прибоя.
Нигде на свете нельзя было бы увидать подобную картину, такое сочетание пышности и лета, такое видение свежести, и силы, и радости утра. Быть-может, главная прелесть острова именно заключалась в его малых размерах: точно пучок зелени и цветов посреди дующего ветра и сверкающей синевы.
Внезапно Дик, стоявший рядом с Эммелиной на скале, указал пальцем на место рифа около проливчика.
– Вон он! – воскликнул Дик.
Глава XXI. Цветочная гирлянда
Можно было только-только различить человеческую фигуру, лежащую на рифе рядом с бочонком и уютно защищенную от солнца стоячей глыбой коралла.
– Он спит, – сказал Дик.
Он мог бы и раньше увидать его с берега, да только не подумал о рифе.
– Дик! – сказала Эммелина, – как это он добрался туда, если ты говоришь, что шлюпка на месте, у дерева?
– Не понимаю, – сказал Дик, – но как бы то ни было, он там. Давай переправимся туда и разбудим его. Я гаркну ему в ухо так, что он подскочит до неба.
Они спустились со скалы и повернули обратно. На ходу Эммелина начала срывать цветы и сплетать их в гирлянду: красные китайские розы, лиловые колокольчики, бледные маки с мохнатыми стеблями и горьковатым запахом.
– Для чего ты это делаешь? – спросил Дик, смотревший на ее гирлянды с жалостью и смутным отвращением.
– Надену ее мистеру Баттону на голову, – сказала Эммелина, – чтобы он подскочил вместе с ней, когда ты крикнешь ему в ухо.
Дик ухмыльнулся при мысли о шутке, готовый даже признать на миг пользу таких пустяков, как цветы.
Шлюпка была ошвартована в тени свисающего над водой дерева, к одной из нижних ветвей которого был прикреплен фалин. Дерево надежно защищало ее от разбойничьих покушений и солнца; кроме того, Пэдди время от времени вымачивал ее в мелководных местах. Она была совсем новой и могла при этих предосторожностях прослужить еще много лет.
– Влезай, – сказал Дик, притянув шлюпку к берегу.
Эммелина осторожно вошла и села на корме. Дик вскочил, в свою очередь, и взялся за весла. Он греб осторожно, чтобы не разбудить спящего. Причалив, он прикрепил фалин к острому коралловому шпилю, как будто нарочно поставленному здесь природой. Потом выкарабкался на риф, лег на живот и придвинул шкафут лодки в уровень с рифом, чтобы Эммелина могла высадиться. Он был босиком: подошвы его ног сделались бесчувственными от привычки.
Эммелина также была без обуви, но ее подошвы остались чувствительными, как это часто бывает с нервными людьми, и она старательно избегала шероховатостей, продвигаясь к Пэдди с венком в правой руке.
Было время полного прилива, и риф сотрясался от ударов валов. С ветром долетали всплески брызг, а унылое «хай, хай»! кружащих чаек казалось гиканьем призрачных матросов.
Пэдди лежал на боку, спрятав лицо на сгибе правой руки. Левая татуированная рука лежала на бедре ладонью кверху. Шляпы на нем не было, и ветер шевелил седыми волосами.
Дети подкрались вплотную к спящему. Эммелина со смехом опустила гирлянду ему на голову, а Дик хлопнулся на колени и крикнул ему в ухо. Но тот не двинул пальцем – не шелохнулся.
Дик потащил лежащую фигуру за плечо. Она опрокинулась на спину; глаза были вытаращены; из широкого раскрытого рта выбежал маленький краб; он соскользнул с подбородка и упал на коралл.
Эммелина кричала, кричала, не переставая. Она упала бы, если бы Дик не подхватил ее на руки: одна сторона лица старого матроса оказалась изъеденной червями.
Мальчик прижал Эммелину к себе и уставился на ужасную фигуру, лежавшую навзничь на скале, с раскинутыми руками. И вдруг, обезумев от страха, потащил девочку к шлюпке. Она задыхалась и глотала воздух, как если бы захлебывалась в ледяной воде.
Единственной мыслью Дика было бежать, лететь куда глаза глядят. Он стащил Эммелину к окраине коралла и придвинул лодку. Минуту спустя, он уже греб, что было сил, к берегу.
Он не знал, что произошло, и не останавливался подумать: он слепо бежал от безымянного ужаса, а девочка у его ног безмолвно сидела, откинувшись головой на шкафут и вперив взгляд в беспредельную синеву небес, точно видела там что-то страшное… Лодка врезалась в белый песок, и размах прилива повернул ее бортом к берегу.
Эммелина свалилась вперед: она потеряла сознание.
Глава XXII. Одни
Должно-быть, понятие о вечной жизни врождено сердцу человека, ибо дети всю ночь пролежали, прикорнув друг к другу в страхе, что вот-вот войдет в хижину их старый друг и захочет улечься рядом с ними…
Они не говорили о нем. Что-то случитесь с ним, что-то ужасное случалось с тем миром, в котором они жили. Но они не смели говорить об этом.
Весь день они провели в хижине без пищи. Теперь, в потемках, Дик все убеждал девочку не бояться, обещая оберегать ее. Но ни слова о случившемся.
Да они и не знали бы, что сказать. Смерть открылась им во всей своей наготе.
