спросила:
— Помнишь, когда я тебя первый раз увидела… то есть не тебя, а щуку в твоём обличье? Ты мне ещё из бочки сказал: "В глаза ему посмотри".
Улыбнулся Яромир:
— Помню, конечно.
— Я тогда почувствовала… то, что сейчас чувствую. А потом, когда мы в тереме царском встретились — нет. Будто другой человек передо мной. То есть не человек, а щука… Но вид-то у неё человеческий был. И так до момента, когда ты в своё тело вернулся и голос обрёл. Нет, я понимаю, что ты был не ты. Но ведь и при первой нашей встрече тоже. Чем же она, встреча эта, отличалась?
— Тем, что я рядом был, совсем близко, — прошептал ей Яромир в самое ухо, щекоча кожу дыханием жарким. — Представил себе, что гляжу на тебя своими глазами, а не щучьими. И хотел, чтобы ты не щуку — меня в глазах тех увидела…
И стало им опять не до разговоров.
Жаль, дорога недолгой оказалась. За полдня до деревни с ветерком долетели. К бабке в дом вошли. Ахнула она, кринку с молоком выронила, обняла Яромира, потом Милю.
И стало Миле удивительно: как это она бабку страшилищем считала! Вон глаза у неё какие добрые, улыбаются, будто солнышки, и морщинки лучиками вокруг. Но и думать о ней, как о красавице Василисе, казалось всё-таки странным. Пусть пока будет "бабка", решила для себя Миля. А там поглядим…
Проводила бабка гостей дорогих к порталу на полянке лесной, Яромира на прощание к сердцу материнскому прижала да сказала обоим напутственное слово:
— Помните, волшба в том мире не действует, но Морена не волшбою одной сильна. Хитрость и коварство главное её оружие. Вы саму Морену не трогайте. Только зеркало добудьте да ко мне доставьте, а дальше я сама управлюсь.
Взялись Миля с царевичем за руки и пошли, она — спиной назад, он, за ней — лицом вперёд, как все люди ходят. Крепко друг за друга держатся и в глаза наглядеться не могут, она — в его васильковые, он — в её незабудковые.
Вышли вблизи дома лесного, что отцу Милиному принадлежал. Дождик моросит, небо серое. То ли утро, то ли вечер, не поймёшь. И воздух какой-то невкусный, тяжёлый. В доме пусто, двери не заперты. Чемодан с вещами Милиными цел, а сумочка с деньгами и документами исчезла. Но это беда невеликая. До города и автостопом доехать можно.
Из мужской одежды только куртка-бомбер на вешалке нашлась. Миля и не помнила уж, водилась ли такая у кого из охранников. Но раз осталась в доме покинутом, знать, хозяину не надобна.
Приоделись пришельцы тайные, через лес на дорогу выбрались и на газели мимоходной до дома Милиного доехали. Покуда неслись по шоссе асфальтовому, Яромир еле-еле себя сдерживал — до того хотелось ему всё в кабине рассмотреть и потрогать. А надо было вид делать, будто он тьму тьмущую таких кабин в жизни перевидал. И машин, что с рёвом навстречу несутся кабанами дикими, и домов высотных, что утёсами горными впереди торчат, и людей толпы, чудно наряженных. Нет, в блюдечке он, понятное дело, и не такое видывал, но в блюдечке — это одно, а глазами собственными — другое соврешенно.
Ему и во дворе Милином, и в доме всё как следует изучить хотелось, да некогда было. Взяли они у соседки ключ запасной, забежали в квартиру к Миле за деньгами да телефоном вторым — и сразу в гараж подземный, где малолитражка по хозяйке скучала.
До пригорода, где отец Милин жил, за сорок минут доехали. Машину поодаль на обочине поставили, а к дому пешком подошли. На первый взгляд, всё вроде бы как надо. Дом стоит, беленький, нарядный, и оградка ажурная, и цветничок внутри ухоженный. На площадке у гаража кроссовер Маринкин. Значит, папин внедорожник внутри… Или нет уж его вовсе?
Замки вроде прежние. Отомкнула Миля сперва калитку, потом дверь входную. Поднялись они с Яромиром на второй этаж, туда, где спальни и кабинет. Смотрят в щёлку: отец Милин за столом сидит, Маринка ему какие-то бумаги подсовывает, а он подписывает, как миленький. Даже вопроса ни одного не задал! Лицо неживое, взгляд застывший.
У Мили аж в глазах потемнело.
Яромир её в соседнюю комнату затянул, чтоб не выдала себя. И очень кстати. Комната оказалась Маринкиной спальней.
— Говорили, тут магия не действует — прошептала Миля. — Но папа явно заколдован! Что делать?
— Магия не действует, а дурман-трава в любом мире дурман-трава, — отозвался царевич рассудительно. — Думаешь, она зеркало тут прячет, в опочивальне?
Стали искать — потихоньку, чтоб за дверью не услышали. Миля ключи от кроссовера заприметила и в карман сунула. Машина-то, почитай, напротив ворот стоит, удирать в самый раз.
Очень Миля за отца тревожилась. Но Яромир прав, сперва — зеркало.
Но такую безделицу где угодно спрятать можно. В шкафу, в комоде, в ванной, в сейфе домашнем, который без пароля не вскроешь, в ячейке банковской...
— Смотри, — окликнул Яромир тихо.
Он как раз гардеробную осматривал.
Стоял в гардеробной манекен, в царские одежды обряженный — нижняя туника из тафты, верхнее платье парчовое, с золотою тесьмой, да с жемчугом, на голове богатый убор... В прежние времена Миля у Маринки таких чудес антикварных не замечала. Видно, спрятаны были до поры.
Но не от наряда богатого обомлела Миля. Левая-то рука манекена в сторону отведена, а в правой — зеркальце! Не бронзовое, не медное — настоящее, стеклянное, в оправе из слоновой кости. Точное такое, как Миля во сне видела, только изящнее. Вот уж верно: держи на виду, что скрыть хочешь.
Спрятала Миля добычу в сумку. Вышли они с царевичем в коридор, а там — Марина-Морена. Ноздри раздуваются, глаза бешеные.
— Воры! — крикнула во весь голос, а потом тихо так: — Отдай зеркало, девка, хуже будет! Сейчас ОМОН приедет…
Яромир с Мореной церемониться не стал. Без разговоров сгрёб в охапку и вниз потащил. А внизу — пара охранников. Один незнакомый, второй — тот самый, которого Миля в памятную ночь во дворе лесного домика убитым видела. Притворился, значит. С Маринкой, предатель, стакнулся!
Яромир Морену на первого охранника швырнул, второму в нос двинул, Милю за руку схватил — и ходу. Прыгнули они в машину. Миля назад сдала и с разгону — ух! — ворота вынесла. Сама не поверила, что на этакую дерзость способна. С другой стороны, подумаешь —
