повинуясь инстинкту более древнему, чем все испытанное за всю ее жизнь во дворце короля Германариха.
Когда настало утро и лучи ольвийского солнца наконец пробились сквозь оконце-бойницу, Константин Германик заставил себя открыть глаза. Судя по всему, Ульрика давно ждала этого момента, сидя полуобнаженной рядом с трибуном.
– Я пришла… Я хотела.
Константин Германик, если и был смущен, то вида не подал.
– Я толком не знаю, чего ты хотела, прекрасная Ульрика. Скажи мне сейчас, ибо скоро подоспеет твой братец, и тогда нам уже точно будет не до слов.
– Я думала, что за тобой последуют римские легионы, – бесхитростно объяснила готская принцесса причину своего поступка.
Трибун постепенно приходил в себя, надевая штаны и обувая сапожки.
– И – все? Это – все, зачем ты пришла?
– Не знаю, – честно призналась Ульрика. – Теперь не знаю.
«Я тоже не знаю», – подумал трибун.
Готская принцесса затмила собой все, что было в его памяти. И жену, и девчонок-рабынь, которых подкладывал ему тесть во время беременности Елены.
Ульрика – живая, пахнущая морем и железом старого римского шлема, была рядом. И он не мог ее предать.
– Сейчас самое время пойти осмотреть Ольвию, – глухо молвил трибун. – Поспеши одеться, прошу тебя.
Глава ХI
Готский арсенал и дакийский кузнец
В дальнейшем события развивались так, как угодно развиваться событиям.
– Уважайте виновника вашей собственной фортуны, – как бы случайно произнес хитрый грек Эллий Аттик, закрепляя на спине римского трибуна застежки парадного панциря.
Когда Константин Германик появился в пиршественной зале для утренней трапезы, то застал там Винитария, о чем-то тихо советовавшимся с… Атаульфом. Таможенный офицер, бросив быстрый взгляд на вошедшего, кивнул ему. Показалось трибуну, или в глазах Атаульфа он действительно прочел что-то вроде благодарности?
– Будь здрав, дорогой гость, – тем временем провозгласил Винитарий, приподнявшись со своего ложа. – Прошу тебя, вкуси плоды земли готов.
На столе обнаружились хлебцы, вяленое мясо, овечий сыр. Почему-то рядом с кувшинами вина стояли молоко и вода. Мед в больших пиалах.
На этот раз Константин Германик правильно понял мотивы радушного хозяина. Очевидно, тот, не слишком искушенный в нравах Палатия, просто решил предоставить гостю завтрак на выбор.
– Благодарен тебе, Винитарий, – искренне ответил римский офицер. – Твое радушие за утренней трапезой достойно истинного христианина. Что касается меня, то для насыщения мне вполне хватит хлеба с медом да кружки молока.
Наместник благостно улыбнулся:
– Сдержанность в еде да питье рождает сдержанность в чувствах, препятствуя страстям. Так учит нас проповедник Арий.
Знал ли он о ночном визите к трибуну собственной сестры? Если знал, то виду не подал. И скорее всего, смирился, памятуя, что любовь к ближнему означает прощение ближнего. Тем более любимой сестры.
Почти идиллическую сцену завтрака прервал пес с варварским именем Цербер. Вопреки всем догмам христианства в арианском истолковании четвероногий охранник трибуна вдруг схватил со стола кусок мяса и тут же проглотил его с утробным рыком.
Краем глаза Константин Германик успел заметить, что охранники возле стен потянулись к мечам.
Однако всех опередил Атаульф, издавший звук, сильно напоминавший сдавленный смешок.
– Наместник, я предвидел подобное. Позволь мне обеспокоиться твоей, а заодно и нашей безопасностью.
Не дожидаясь разрешения, Атаульф неожиданно, подобно индийскому фокуснику, достал из-под кольчуги кусок холстины. Ловко развернул его, продемонстрировав содержимое: увесистый кусок розовой свининки. Тут же бросил его Церберу.
Трибун перехватил страдальческий взгляд Винитария, направленный на громадного пса, пожиравшего кусок мяса. Так, должно быть, выглядели перед казнью христианские мученики, которых языческий император Нерон обрек на растерзание львам.
Впрочем, Наместник быстро опомнился.
– Милая собачка, – кротко молвил он. – Только, Атаульф, не вздумай угощать его еще и вином, а то этот пес разнесет крепость задолго до всадников Апокалипсиса.
Затем, уже без тени иронии, он обратился к Константину:
– Милейший гость (позволь тебя так называть), помолившись и хорошо взвесив все за и против, в отсутствии батюшки, государя нашего, я принял на себя смелое решение. А именно: уже знакомый тебе Атаульф покажет всю Ольвию – от порта до складов оружия. Цель этой экспедиции, как ты сам понимаешь, проста и по-христиански понятна, добра. Наши старые друзья в великом Римском государстве не должны ни на мгновение усомниться в том, что готы, их христианские союзники, не замышляют ничего лихого. Напротив, я считаю, что весьма скоро нашей общей целью станет совместная борьба с варварским лихолетьем, нашествием гуннов – многочисленных, дьявольски голодных и злых. Не просто невежественных, но упорных в своих заблуждениях. Презирающих законы образованного мира настолько, что привязывают к хвостам своих лошадей проповедников слова Божьего, которые осмелились зайти на их стоянки.
До поры до времени мы сдерживали их яростные атаки. Но стоит гуннам преодолеть земли сарматов-аланов, они, подобно холодному зимнему вихрю, ворвутся в королевство готов.
Знаешь ли ты войско, способное укрыться от бури, когда снег наполовину с пылью застилает глаза полководцев, а самые храбрые солдаты холодеют от нестерпимого мороза и ужаса смерти?
Прошу тебя, осмотри ольвийский арсенал, загляни в кузницы, день и ночь кующие оружие. Как офицер, составь свое мнение и донеси его до светлейшего Валента. Как долго мы сможем продержаться без помощи римских легионов?!
Пораженный такой откровенностью, Константин Германик только ошарашенно кивнул. Впрочем, роль шпиона ему претила изначально. Напротив, откровенность и открытость Винитария трибуну Галльского легиона были понятны и привлекательны.
Поняв, что аудиенция закончена, он решительно поднялся и, даже не задумываясь над этикетом, отсалютовал Винитарию старым римским воинским приветствием – громко ударив ладонью правой руки в левую часть панциря. Выглядело это как прощание, но одновременно и как благодарность за избавление от утомительной роли соглядатая.
Наместник понял трибуна правильно. Подняв породистое лицо, обрамленное когда-то иссиня-черными, а теперь уже предательски рано поседевшими волосами, печально кивнул Германику.
По длинным извивистым переходам ольвийской крепости, освещавшимся тусклыми факелами стражи, процессия, возглавляемая Атаульфом, поспешила к выходу. Встречавшиеся по пути готские солдаты и прислуга дворца в изумлении останавливались. Солдаты с любопытством, рабы и слуги с испугом косились на громадного пса, сопровождавшего блестящего римского офицера и несуразного высокого худого мужчину в белой тунике (явно – грека!), вприпрыжку бежавшего за военными и без причины улыбавшегося. Ну, совершенно беззубым ртом!
Наконец, миновав внушительные ворота, все вышли из крепости.
Атаульф внезапно обратился к Германику:
– Спасибо. Ты вернул меня в строй.
Германик, понимая, что это значит для солдата, кивнул. Нашел слова. Наверное, самые главные:
– Я хотел, чтобы ты отомстил за командира.
– С чего начнем? – спросил Атаульф. – Желаешь ли
