позволение не останавливаться – прижимаюсь губами и языком к его голой коже. От её запаха я начинаю с трудом соображать и тоже сильно пахнуть.
Его ладонь на моей талии, рёбрах. Она сжимает вначале осторожно, потом сильнее, чем тогда, в поле. И это не просто приятно, если позволить себе… ему… нам, как он и обещал, а будоражит так, что у меня не только кожу вспучивает, но и грудь на самых своих кончиках ведёт себя вызывающе. Он ласково гладит её большим пальцем и стонет, но не тихо, как в прошлый раз, а вполне себе громко.
А потом произносит слово, точнее оно из него вырывается с протяжным выдохом, поэтому я и не могу разобрать, что же он сказал, да и не до того мне.
Его ладонь снова на моём животе, и направление её движения теперь далеко не грудь. Я замираю от понимания – теперь его черёд «исследовать» меня. Эти прикосновения возводят уровень моих знаний о человеческом взаимодействии в новую степень – магии. И он был прав: я точно умру, если он остановится или хотя бы прервётся.
И именно поэтому движения его руки не прекращаются, а замедляются. Что странно, от этой замедленности пространство вокруг меня сжимается и становится ещё гуще, я ощущаю пульсацию в своих висках и кончиках жадных, гладящих его пальцев. Маленькая комната слышит новый стон, на этот раз не мужской.
– Больше… – прошу его шёпотом в губы.
Он замирает. Похоже, решение «не здесь» и «не сейчас» даётся ему с трудом.
– Возьми… – также шёпотом и тоже в губы приглашает он меня.
И я беру. Вернее, только просовываю пальцы под ремень его джинсов, пока его поцелуи нежат кожу на моей шее, плече, щеке, за ухом... на мочке самого уха…, когда в неожиданно интимной и уже пропитанной нашими запахами комнате, вдруг раздаётся требовательный стук.
– Откройте! Откройте быстрее! – доносится из-за двери.
Глава 10. Вторжение
Альфа накрывает лицо ладонью и секунд пять не двигается. В дверь барабанят ещё отчаяннее.
– Я пойду, открою? – смею выдвинуть предложение.
Нет, мне все его доводы более чем понятны, и ко всем его логическим соображения лично у меня добавляются ещё и эмоциональные – я не выношу эту девицу с самого начала, а в последнее время просто на дух не переношу. Но снаружи ведь холодно, мокро и темно. Страшно. Она заболеет и умрёт. А внутри неё ребёнок. Ему придётся умирать вместе с ней…
– Альфа! – требую.
– Сам, – цедит он сквозь зубы, поднимаясь, наконец.
Злющий. Меня аж пробивает электрическими разрядами от его негодования. При этом, он ещё и едва тащится по лестнице вниз, а наверх, помнится, чуть ли не взлетел. Спустившись, Альфа вечность зажигает свечу на столе.
Цыпа, уже отчаявшись, перестала стучать, но, завидев свет, очевидно, пробивающийся сквозь щели в деревянной двери, тут же вновь жалобно стонет:
– Пожалуйста, откройте!
Альфа приближается, наконец, к двери, на пару мгновений застывает, потом проводит по лицу рукой.
– Ты одна?
– Одна! Альфа! С кем ещё мне быть?
Но он не открывает. Поворачивается ко мне и одними губами говорит: «Мачете». Мне не нужно повторять дважды. Он спрятал его под кроватью, я видела. А он видел, что я видела.
Десять секунд спустя я стою рядом с ним с оружием в руках, а он медленно, словно издевается, отпирает засов.
В комнату вваливается Цыпа. Мокрая, конечно, насквозь. Хуже того, с неё течёт прямо на деревянный пол, укрытый маленьким вязанным ковриком. Она дрожит и всхлипывает. По-настоящему.
– Я не хотела вас беспокоить… честное слово! Но там так холодно…
Это правда. Снаружи теперь похолодало градусов на десять. И ветрище поднялся такой, что я бы всерьёз опасалась за всех нас, если бы собственными глазами не видела, из какого прочного камня вылеплен этот маяк.
Господи, думаю, она решила, мы ей не откроем, а укрытия от дождя, видно, так и не нашла. Взглянув на Альфу, я рада признать, что и у него имеется сердце – для этого не нужно уметь видеть сквозь его рёбра, достаточно заметить глубокую складку на лбу.
– Давай, помогу, – стаскиваю я с Цыпы рюкзак. – Сейчас чай заварю, согреешься. Тут и помыться есть где… заново растопим печку и воды согреем. Можем ноги тебе в тазике попарить, если хочешь…
Я знаю, что Альфа сейчас шипеть на меня не станет. Ему и самому Цыпу жаль до слёз. Хотя нет… со слезами – это я, пожалуй, преувеличиваю.
– Я спать, – объявляет он. – А вы тут сами разбирайтесь.
– Растопить не поможешь? – прошу его я. – Жёлтая банка совсем теперь пустая…
– Там жар ещё есть, само разгорится. Дров только подбросьте.
Уже поднимаясь по лестнице, он вдруг разворачивается и, глядя мне в глаза, предупреждает:
– Дверь без меня никому не открывать!
– Ладно! – обещаю я.
– Альфия? – строго окликает он.
– Я не буду никому открывать вашу дверь, не беспокойся, – огрызается она.
В комнате уже почти светло, когда мои глаза открываются в первый раз. Альфа повёрнут ко мне затылком, к Цыпе лицом. Одна его рука свисает с кровати до самого пола, где, как я знаю, всего в паре сантиметров спрятан его мачете.
Цыпа, завернувшись в наш плед с головой, как матрёшка, спит беспробудным сном, ещё и похрапывает. Сильно я, видать, её распарила накануне.
Я зажмуриваю глаза и стараюсь не слышать её сопение. Этому навыку давно научилась, ещё когда в лесу спали, где птиц и ветер в ветвях всегда кто-нибудь перекричит, вернее, «перехрапит» из соплеменников. Вместо Цыпы перед моими глазами голый Альфа на берегу, я трогаю его плечи, грудь, руки…
Во второй раз света в комнате уже очень много, хоть и слышно, что снова дождь, а значит, солнца нет.
За мной подглядывают два шоколадных глаза. Шоколад – это лакомство, я помню. Нужно, чтобы он был тёмным-тёмным, горьким и совсем не сладким, тогда будет вкусно.
Мои губы невольно, хоть и лениво, растягиваются в улыбке – это ни с чем не сравнить, даже с шоколадом… Видеть, чувствовать, понимать, что ты – самый нужный, и главнее тебя, нет никого на свете.
Моя улыбка меняет что-то и в нём. Теперь он не просто смотрит, а гладит меня по щеке, плечу и нечаянно задевает тёплыми пальцами грудь. Я
