Однако мы знаем, что Сталин не всегда и не во всем доверял сообщениям зарубежных резидентур – выше мы уже имели случай в этом убедиться. Но у него были и другие источники, которым он доверял больше, и среди них – контрразведка, которую возглавлял Федотов.
Контрразведчики хорошо знали, что немецкую разведку в Москве возглавляет Эрнст-Август Кёстринг – уроженец Серебряных Прудов под Москвой, сын управляющего имением графа Шереметева. Его земляком был будущий Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков, отец которого был конюхом в том же имении. Именно на КП Чуйкова в Берлине утром 1 мая 1945 года бывший помощник Кёстринга в Москве, начальник Генерального штаба сухопутных войск Ганс Кребс вел переговоры с Чуйковым о капитуляции, а потом застрелился в бункере Гитлера.
Кёстринг, участник Первой мировой войны на стороне Германии, свободно владел русским языком и еще в 1931 году был назначен военным атташе посольства Германии в Москве. Оставаясь на этой должности с перерывами вплоть до начала войны, он проделал путь от полковника до генерала пехоты. В Москве его особняк находился в Хлебном переулке. Именно это обстоятельство и решил использовать Федотов с помощью своего суперагента Николая Кузнецова.
Простой сибирский парень, земляк Фитина, будущий Герой Советского Союза Николай Кузнецов (оперативный псевдоним «Колонист») был высоким, стройным, голубоглазым блондином, владел шестью диалектами немецкого языка и мог при необходимости говорить по-русски с немецким акцентом, прямо-таки завораживая собеседника. Именно Федотов в 1938 году взял его к себе, оформив под личную ответственность как особо засекреченного спецагента с окладом содержания по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата.
Кузнецову выдали паспорт советского образца на имя этнического немца Рудольфа Вильгельмовича Шмидта и залегендировали как инженера-испытателя Московского авиационного завода № 22 имени Горбунова. Он начинает бывать в элитных московских ресторанах, заводит связи в артистической среде, где знакомится с иностранными дипломатами, в том числе и с установленными разведчиками. Шмидта выводят на советника дипломатической миссии Словакии в Москве Гейзу-Ладислава Крно. Тот, помимо шпионской деятельности, приторговывал швейцарскими часами, и Шмидт предстал перед ним оптовым скупщиком. Уже вскоре Крно стал безоговорочно доверять Шмидту и свел его с Хайнцем Флегелем, агентом гестапо и личным камердинером немецкого посла графа фон дер Шуленбурга. Согласно донесениям «Колониста», Флегель посоветовал ему как другу подумать о перебежке в Германию и подарил значок НСДАП в виде орла и свастики, грампластинки и пепельницу. Когда посол был в отъезде, Флегель пригласил «Колониста» в гости, провел по особняку и показал кабинет посла. После этого визита у Федотова появился точный план расположения комнат и подробное описание кабинета посла Германии в Москве.
Лубянку очень интересовал также военно-морской атташе посольства Германии фрегаттен-капитан Норберт фон Баумбах. Он жил один на улице Воровского и дома в сейфе хранил секретные документы. В его отсутствие там постоянно находилась горничная из русских немок, довольно симпатичная особа лет тридцати. Кузнецов «случайно» знакомится с ней, завязывает легкий роман и выясняет, когда Баумбаха не бывает дома. В один из таких дней он приглашает ее в кинотеатр, а чекисты в это время проникают в дом, вскрывают сейф и переснимают документы.
Но главной целью оставался Кёстринг. Его дом № 26 в Хлебном переулке, который немцы постоянно охраняли, казался неприступен. Тогда Федотов обращает внимание на то, что к особняку вплотную примыкает жилой дом. И ему приходит смелая идея – подкоп! Вначале проводится операция прикрытия – авария водопровода. Под предлогом ремонтных работ в течение двух дней чекисты проходят узкий лаз, ведущий в подвал особняка. Ночью, когда Кёстринг спал, контрразведчики проникли в его кабинет и установили аппаратуру для прослушки, в том числе в телефон. По тем временам это была техническая новинка, подобные радиомикрофоны использовались впервые. С этого момента все секретные переговоры Кёстринга с другими атташе стран – сателлитов Германии, с немецкими разведчиками и агентами слушают на Лубянке и в Кремле, а результаты прослушки докладываются Сталину.
В своих беседах немцы и их союзники открытым текстом говорили о скором нападении на СССР. По словам Олега Константиновича Матвеева, сотрудники атташата обсуждали возможность провокации, при которой должен погибнуть немец, что дало бы повод к вторжению. Не случайно Сталин постоянно требовал не поддаваться на провокации.
Кузнецов докладывал, что 24 апреля 1941 года Хайнц Флегель открыто заявил ему: «Мы пакуем чемоданы. Возможно, начнется война. Шуленбург уехал за инструкциями в Берлин». Эту информацию подтвердил Крно, который еще раньше был завербован «Колонистом» и начальником 1-го (немецкого) отделения 3-го отдела капитаном госбезопасности Василием Степановичем Рясным (который пришел в органы только в 1937 году, а к 1944 году был уже комиссаром ГБ 3-го ранга и наркомом внутренних дел Украины). Крно завербовали на компромате, когда он пришел к якобы сломавшему ногу Шмидту домой на Старую Басманную и принес товар – швейцарские часы, которые он привозил контрабандой, пользуясь дипломатическим иммунитетом. В момент переговоров «случайно» появилась «милиция» во главе с Рясным, который сразу начал звонить в Наркоминдел. Чтобы избежать огласки, Крно дал согласие работать на советскую контрразведку и в тот же день принес шифры посольства Словакии. В течение весны 1941 года он передавал ценную информацию о передвижении немецких войск к советской границе.
На тот момент Гитлер уже принял решение о дате нападения на СССР, которое он объявил 30 апреля на совещании в узком кругу. И Сталин знал об этом благодаря в том числе и контрразведке Федотова, которая не только громила посольские сейфы под руководством Рясного, но и тонко использовала женский фактор, о чем пишет в своей книге «Теперь я могу сказать правду. Из воспоминаний разведчицы» (1993) Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина: «В середине мая 1941 года я была приглашена к начальнику Главного управления контрразведки комиссару П.В. Федотову. С контрразведкой у меня никогда не было никаких контактов, и я не могла понять причину вызова.
Спустилась двумя этажами ниже, вошла в приемную.
– Майор Рыбкина? – секретарь вскочил со своего места. – Пожалуйста, пройдите, комиссар вас ждет.
Петр Васильевич поднялся из-за стола, вышел навстречу, пожал мне руку, пригласил занять место у журнального столика, сам сел напротив. Я видела его впервые. Он походил на директора школы или преподавателя вуза. Мало что выдавало в нем комиссара госбезопасности, хотя он был в военной форме с тремя ромбами в петлицах».
Как выяснилось, в рамках кампании по дезинформации относительно своих намерений напасть на СССР немцы устроили в своем посольстве прием с участием солистов балета Берлинской оперы, и Федотов попросил Зою Ивановну «оценить обстановку, настроение, учесть всякие детали, интересующие нашу контрразведку».
Танцуя с послом графом фон Шуленбургом, Зоя Ивановна обратила внимание на то, что «на стенах остались светлые, не пожелтевшие квадраты от снятых картин. Где-то в конце анфилады как раз напротив открытой двери возвышалась груда чемоданов… Возле моего дома меня ждала другая, служебная машина, на которой я поехала на Лубянку и, как была, в вечернем бархатном платье со шлейфом, пришла к генералу Федотову. Мои наблюдения в германском посольстве и всякие подмеченные детали вполне удовлетворили специалистов нашей контрразведки. Из моего доклада было ясно, что германское посольство готовится к отъезду и вся эта “культурная” акция с Берлинским балетом сфабрикована для отвода глаз. Шуленбург и его аппарат готовились покинуть Москву».
