Карл II (1660–1685) сразу же произвел на подданных впечатление. Публичный образ нового короля был разительно несхож с тем, что создал его отец, и уж тем более с кромвелевским. Революция Карла была революцией личности. Добродушный экстраверт шести футов (ок. 1,8 м) ростом, король провел годы ссылки при гостеприимных французском и голландском дворах. Он был либертином, покровителем искусств и наук и щедрым строителем различных общественных сооружений, изнанкой всего этого была характерная для Стюартов склонность к расточительности. Бесплодие его жены Екатерины Браганца служило сомнительным оправданием его похождений на стороне: у него было не меньше семи любовниц, от которых он имел четырнадцать признанных им детей. Почти все они получили дворянские титулы.
Король Карл имел обыкновение гулять по Лондону в компании нескольких спаниелей, которые в памяти британцев остались навеки связанными с именем короля, и любезно беседовать с прохожими. Его прозвали «веселым королем»; он первым из британских монархов соприкасался со своими подданными на улицах собственной столицы и благодаря этому в моменты кризиса мог в какой-то степени разделять их горести. Как пишет один из его биографов Рональд Хаттон, Карл был королем-повесой, «любителем пошалить, но славным малым, героем всех, кто ценил светскость, терпимость, хорошее настроение и поиск удовольствий превыше более серьезных, трезвых, практических добродетелей». Подобные качества в правителе не стоит недооценивать.
Король в равной мере покровительствовал забавам и учености. На Друри-лейн был открыт Королевский театр, а на площади Линкольнс-Инн-филдс – Театр герцога Йоркского, причем отныне женские роли должны были играть женщины, а не мальчики. В то же время для ученых и философов было учреждено Королевское научное общество; первым изданным им трудом стало «Рассуждение о лесных деревьях и распространении лесонасаждений» (A Discourse on Forest-Trees and the Propagation of Timber) мемуариста Джона Ивлина. Столпами Королевского общества стали представитель эмпиризма и либерализма из Оксфорда Джон Локк, физик Исаак Ньютон, химик Роберт Бойль, ученый и архитектор Роберт Гук. Король построил для них лабораторию в Уайтхолле. Среди основателей Общества был и будущий архитектор, юный Кристофер Рен. Рен получил энциклопедическое образование, которое столь часто открывает двери к великим достижениям. Он изучал классические языки, математику и естественные науки в Оксфорде, в двадцать девять лет стал профессором астрономии, изучал труды Королевского научного общества по космологии, механике, оптике, геодезии, медицине и метеорологии.
Явление лондонской площади
Непомерным амбициям монарха ничуть не уступали амбиции лондонских аристократов, владевших особняками в Вест-Энде, большинство из которых окружали обширные сады. Теперь Англией правил популярный в народе король, его двор бурно расширялся, и придворным нужны были достойные места для жительства. В Париже особняки аристократов имели большой передний двор, отделенный от окружающих улиц высокими стенами. Лондонским аристократам, как правило, нужен был просто большой дом для временного проживания «в сезон», и в Вест-Энде был целый ряд подобных зданий, в частности вдоль Пикадилли, а также вокруг Грин-парка и Гайд-парка. Но их не хватало.
Идея городской площади, также позаимствованная у парижан, впервые была воплощена еще до гражданской войны в Ковент-Гардене герцога Бедфорда, но здесь частный дом был с эстетической точки зрения подчинен целому – единообразной архитектурной композиции. Особняки на Линкольнс-Инн-филдс и других площадях, разбитых позже, имели вид настоящих дворцов с фронтоном, пилястрами и рустовкой, но дворцы эти были втиснуты между двумя стенами, общими с соседними зданиями; зато хозяева могли наслаждаться видом из окон, выходивших будто бы на их собственный цветник.
Жители прибывали в дом в карете с парадного входа, где их видели высокопоставленные (как они надеялись) соседи. При этом для всего, что создает шум и беспокойство, – слуг, конюхов, торговцев, тележек, экипажей, лошадей – был предусмотрен, как в настоящем дворце, черный ход с задней стороны особняка. Там был настоящий лабиринт из улочек, проулков и конюшен, откуда можно было с черного хода попасть в пышные особняки, выходящие фасадом на широкую улицу. Вокруг площади была регулярная сетка из улиц поменьше, где в беспорядке теснились церковь, рынок, лавочки, пивные и дома, сдающиеся внаем.
Так были устроены почти все особняки Внутреннего Лондона в течение следующих двух веков – даже в более бедных восточной и южной частях города. Подобная схема стала своеобразной визитной карточкой лондонского градостроительства. Принцип rus in urbe (лат., «деревня в городе») подкреплялся деревьями, изначально высаженными по регулярному плану, но со временем предоставленными самим себе[37]. Для датского урбаниста 1930-х годов Стена Эйлера Расмуссена площадь (надо отметить, что вопреки названию square, буквально означающему «квадрат», только площадь Сохо-сквер имеет действительно квадратную форму) воплощала тайну Лондона. Расмуссен вспоминал, что в летнем тумане «лондонская площадь расположена словно бы на дне моря, а неверные очертания ветвей похожи на плывущие над вами водоросли». И сегодня эти площади те же, хотя деревья зачастую выросли еще больше; жаль только, что столь многие из них закрыты для публики.
Подобные предприятия были чреваты высокой степенью финансового риска. Площадь – это не террасная застройка, количество домов в которой можно уменьшить или увеличить в зависимости от рыночной конъюнктуры. Выложить площадь мог только землевладелец-аристократ, а таким было зазорно заниматься не только непосредственно строительством, но и финансовыми расчетами. Они предпочитали поручать строительство вместе с сопутствующими рисками предпринимателям-застройщикам на условиях долгосрочной аренды – ее срок нередко составлял 99 лет. Собственники жертвовали краткосрочной выгодой, предпочитая получать стабильную арендную плату за землю, а в долгосрочном периоде получить свою недвижимость обратно значительно выросшей в цене.
Для этого требовалось тщательно следить за социальным положением временных обитателей площади, что, в свою очередь, означало, что застройка первых площадей зачастую шла медленно. Причина того, что некоторые лондонские площади – в частности, первые площади, разбитые в районах Сент-Джеймс и Мэйфэр, – застроены довольно беспорядочно по сравнению, например, с площадями в Белгрейвии или Блумсбери, состоит в том, что дома часто возводились только тогда, когда удавалось найти «правильного» жильца. Настолько эксклюзивный рынок всегда находился на грани насыщения.
Сразу после Реставрации 1660 года Томас Райотсли, граф Саутгемптон, реализовал свои честолюбивые планы застроить землю перед своим домом в тюдоровском стиле к северу от Ковент-Гардена, носившим название Блумсбери в честь его нормандского владельца Вильгельма де Блемона. Граф хотел построить для себя новый особняк, который выходил бы на площадь, застроенную с трех сторон домами; позади должны были располагаться улицы для торговцев и слуг, конюшни и рынки. Разрешение он получил, но застройка Блумсбери-сквер заняла шесть лет.
