Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Но напротив меня — выход на лестницу, ведущую к лазарету, и там, наверху, лежит Байетт. Я размышляю, получится ли вскрыть замок ножом, когда дверь резко распахивается и по узким ветхим ступеням спускается директриса.
Я кидаюсь к ней.
— Извините!
Директриса поднимает глаза от папки, которую держит в руках. При виде меня она закрывает за собой дверь.
— С Байетт все хорошо? Как она?
— Мне кажется, этот разговор можно было начать иначе, — говорит директриса. На ней неизменные строгие брюки и рубашка; единственное послабление, которое она себе позволяет, — это прочные трекинговые ботинки. Из кармана брюк торчит окровавленный платок, который она использует, когда на языке лопаются язвы. — Например, так: «Доброе утро».
Я останавливаюсь и делаю глубокий вдох, подавляя желание проскочить мимо нее к двери.
— Доброе утро, директриса.
Она живо улыбается.
— Доброе утро, Гетти. Как у вас дела?
Настоящая пытка.
— Нормально, — цежу я сквозь зубы, и она вопросительно приподнимает бровь. — Извините. У меня все хорошо.
— Отрадно слышать. — Она опускает взгляд на свои бумаги, но, убедившись, что я не собираюсь уходить, прочищает горло. — Я могу вам чем-то помочь?
— Там, наверху, Байетт, — говорю я, как будто она не знает. — Можно мне ее навестить?
— Боюсь, что нет, мисс Гапин.
— Я даже в палату заходить не буду, — упрашиваю я. — Я могу поговорить с ней через дверь.
Мне не обязательно ее видеть, достаточно просто знать, что она в порядке, что она все еще моя Байетт.
Но директриса качает головой и улыбается типично взрослой улыбкой, которая означает, что тебе сочувствуют по причине, которой ты в силу возраста еще не понимаешь.
— Думаю, вам стоит спуститься и позавтракать.
Это несправедливо, это и мой дом тоже. У меня должно быть право свободного перемещения.
— Всего на минуту.
— Вы знаете правила. — Она запирает дверь на лестницу ключом из связки, которую всегда держит на поясе. Я сжимаю кулаки, подавляя желание схватить ключи. Какая разница? Мы все больны; от того, что я навещу Байетт, ни мне, ни ей хуже не станет. — Сочувствую. Вы, наверное, очень скучаете по подруге.
Подруга. Сестра, сказала я Риз. Надо было назвать ее моим спасательным кругом.
— Да, — говорю я. — Скучаю.
Я понимаю, что директриса не изменит решения, и собираюсь развернуться и уйти, чтобы придумать другой план, когда она вдруг прижимает ладонь к моему лбу, как делала мама, чтобы проверить температуру. От неожиданности я отшатываюсь. Она издает звук недовольства и прикладывает руку снова.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает она. — Вы до сих пор какая-то холодная.
Проходит минута, прежде чем я понимаю, что она говорит о моем возвращении из леса. Это было позавчера, но кажется, что прошла целая вечность.
— Все хорошо, — говорю я и слегка отступаю, не зная, как реагировать. Директриса редко проявляет участие так открыто.
До токс все было иначе. Я помню нашу первую встречу. Как я нервничала, как боялась самостоятельно ехать сюда из Норфолка. Мне было тринадцать, я была совсем одна и скучала по маме, и директриса, увидев, как во время экскурсии по школе у меня наворачиваются слезы, сказала, что дверь ее кабинета всегда открыта, если мне нужно будет с кем-то поговорить или просто отдохнуть от других девочек.
— Что ж, — начинает директриса, снимая с воротника моей куртки пылинку, — я рада, что вам полегчало. Уверена, скоро то же можно будет сказать о вашей подруге, мисс Уинзор. Ей повезло иметь подругу, которая так хочет ее разыскать.
Меня словно окатывает ледяной водой.
— Разыскать?
Как будто она пропала, как будто ее нет — и мне совершенно точно не послышалось.
На секунду ее лицо превращается в маску, а потом она натянуто улыбается.
— Развлекать, — поправляет она меня. — А теперь — почему бы вам не спуститься на завтрак? Вы, должно быть, проголодались.
Я отворачиваюсь не сразу и успеваю заметить, как она стискивает свою папку побелевшими пальцами — этого мне достаточно. Я отхожу, одариваю директрису лучшей из своих улыбок и спускаюсь в вестибюль. Внизу стайки девочек сосредоточенно жуют плесневеющий хлеб и отламывают кусочки от каменных крекеров.
Оно возвращается с новой силой. Все, что произошло, все, что я видела, все секреты, которые я храню. Им приходится экономить и голодать за завтраком, а я держала в руках пищу, которая им так нужна.
Я не могу. Не сейчас.
Я пробираюсь мимо них к двустворчатым парадным дверям и выскальзываю на улицу. Куртка слишком тонкая, чтобы защитить от холода, но здесь лучше, чем в вестибюле. Здесь, по крайней мере, никто не напоминает мне о том, что я сделала.
Остаток дня я провожу у воды, на гладких, выбеленных прибоем камнях. Я пересчитываю пальцы, постепенно переставая их чувствовать, пока бледное солнце рассыпается по немеющей коже. Когда я возвращаюсь в комнату, Риз уже лежит на верхней койке. Спит или, может, делает вид. Эта дистанция между нами уже входит в привычку. По крайней мере, на этот раз она меня не избегает. По крайней мере, она здесь.
Я не знаю, вернется ли к нам Байетт. И это неведение невыносимо.
Я дожидаюсь, когда луна поднимется высоко. Матрас стонет, когда я выбираюсь из постели, и, затаив дыхание, я жду, чтобы убедиться, что Риз не проснулась. Тишина. Я пробираюсь к двери, Риз не шевелится, и ее волосы пылают в темноте, когда я выскальзываю в коридор.
В коридоре пусто; из спален доносятся приглушенные обрывки разговоров. Младшие о чем-то шепчутся, смеются и шушукаются — и не слышат, как я на цыпочках прохожу мимо и осторожно окидываю взглядом полуэтаж.
Дверь в лазарет, как обычно, заперта. Без ключа на лестницу не попасть. А значит, мой путь в лазарет ведет через крышу. Она поднимается от второго этажа к площадке наверху, а над каждым окном есть еще одно, слуховое. Если я выберусь на крышу, то смогу обогнуть здание со стороны двора и пролезть через одно из таких окон, не попавшись ни ружейной смене, ни директрисе.
Я считаю до десяти. Стараюсь идти медленно и плавно, чтобы половицы не скрипели.
До Ракстера я совершенно не боялась темноты. По правде говоря, я толком не знала, что это, потому что жила на базе, под постоянным присмотром прожекторов. Здесь темнота ощущается иначе. Здесь она почти живая.
Я поплотнее запахиваю куртку. Пересекаю полуэтаж и сворачиваю в северное крыло. В коридоре ни души. Я иду мимо бесконечной череды пустых кабинетов, в которых не осталось ни одного документа — всю бумагу давно сожгли. Голые рамы кроватей в комнатах учителей. Стулья разломаны на дрова. В конце коридора — комната ружейной смены; на двери до сих пор висит табличка «Приемная комиссия». Открытое окно, сквозь которое внутрь врывается холодный воздух. Мне сюда.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
