Уж я-то знаю! Два года за прилавком в сувенирном. Привыкла к этим скептическим взглядам «мне-ничего-не-надо-я-только-посмотреть». Научилась с ним работать.
Спрыгиваю с телеги и шикаю на Ландара:
— Не мешайте мне и подайте вон тот кувшин.
В глаза мужа снова возвращаются шаловливые бесенята. Он быстро и охотно включается в игру. Требуемый сосуд протягивает мне, криво улыбаясь…
Я перехватываю, наклоняясь так, будто ловлю возле земли.
— Какой неловкий у меня муж! — бурчу так громко, чтобы женщины, что неподалёку полощут бельё, оглянулись. — Забыл, как наши горшки и кувшины разбирали при дворе? Решил нас разорить?
Ландар складывает руки на груди, опирается спиной о повозку и усиленно старается не заржать.
Я подхватываю юбки, и не только, чтобы было удобно идти, но и дабы скрыть кровяные пятна на ткани. Решительно иду в сторону поселянок.
— Уважаемые… — осекаюсь, поняв, что не знаю, как тут обращаются к женщинам. Ладно, будем действовать по наитию. — Девушки-девчули, подскажите, где здесь можно набрать воды? Мы едем из королевского дворца, устали с дороги, а запасы на исходе…
Одна из женщин, вытирая руки о передник, подходит ко мне.
— Во дворце были, говоришь?
Смотрит подозрительно, словно участковый, который учуял в тебе карманника.
— Да, так и есть.
Получается ответить бойко, даже голос не дрожит.
— Горшками торговали, говоришь?
— Да-да, ими, знатный у нас товар. Сама королева взяла несколько.
Подтягиваются другие бабы, шушукаются, зыркают на меня.
Не тороплю их, ибо понимаю: рыба наживку захватила, теперь нужно правильно подсечь.
Вот, наконец, в глазах загорается азарт.
Они обступают меня и дружно требуют:
— Показывай!
Веду их повозке.
Наша керамика разлетается, как по волшебству. А вместе с ней и слух: «Сама королева взяла!»
В наши с Ландаром карманы перекочёвывают деньги, а те, у кого монет нет, платят натурой: рыбный пирог с капустой, корзинка яиц, кринка молока, краюха свежего хлеба, головка сыра и кольцо колбасы точно не будут лишними в жизни нашей молодой семьи.
Деревеньку покидаем довольными.
Ландар меня хвалит, глаза его светятся гордостью за предприимчивую жену.
Он помогает мне устроиться в повозке, снова укутывает плащом.
Я отлично развеялась и отвлеклась от случившегося накануне.
Теперь думаю лишь о том, как бы поскорее добраться до дома моего благоверного — вечереет и холодает. Не хотелось бы ночевать на улице и простужаться. Уж лучше исполнить супружеский долг, чем озябнуть и заболеть в мире, где, конечно же, и не слышали про антибиотики!
Однако, как только дома исчезают за очередным пригорком, Ландар вновь останавливает Философа. И строго говорит:
— Слезай!
Куда девались почтительность и учтивость. Даже руки мне не подаёт.
Я, кое-как, путаясь в одежде, спускаюсь на землю, вскидываю голову, чтобы встретить его взгляд и спрашиваю:
— Я что-то сделала не так?
— О, всё так, — тянет Ландар, но мне совершенно не нравятся эти злые металлические нотки в его голосе. — Только вот интересно, как девица, двадцать лет просидевшая в башне, научилась столь ловко торговать?
Он наступает на меня, я отшатываюсь к повозке. Вот уже её деревянный бок давит мне в спину. А Ландар всё напирает.
И мне надоедает эта игра, надоедает ложь, чужая личина.
Поэтому иду ва-банк.
— Вы ведь знаете, кто я на самом деле?! — по глазам вижу, что знает, но лишь зло улыбается и нависает надо мной. Я почти перегибаюсь через бортик, отодвигаясь от мужа. — В вашем мире таких, как я, называют залётными…
— А в вашем? — он поддевает меня за подбородок, снова заглядывает прямо в душу. — Как таких, как ты, называют в твоём мире?
Пожимаю плечами.
— Глупое слово, — говорю и не понимаю: зачем ему? — Мне оно не нравится…
— И всё же — скажи.
— Попаданки…
— Значит, ты для моего мира — попаданка?
— Да.
И тут в лучах закатного солнца взблескивает лезвие кинжала. Лезвие упирается мне в шею, а Ландар… снова дымится чёрным…
— Вот поэтому, — произносит он голосом, в котором больше нет ничего человеческого, — я должен тебя убить!
…Вот тебе, Илона, и брачная ночь!
Сказка о болтливой жене, горшке с золотом и сороке
Тильда очень болтлива. Просто спасу нет. Может болтать весь день, о чём угодно. Уже другие бабы её стали сторониться — ни один секрет у Тильды не держится. Только у той что-то услышала, к другой обернулась и тут же разболтала.
Собственный муж старался держаться от неё подальше — и тарахтит и тарахтит. Весь день не умолкнет. А к вечеру у него голова так разболится, что думать нормально не может. А не думать ему нельзя: Карл — изобретатель. Постоянно с чертежами да таблицами всякими возится.
Изобретениями его, говорят, даже сам барон Фондеброк заинтересовался, даже заказал несколько. От золотых рук Карла да его умной головы и Тильде прок: живёт в достатке, дом — полная чаша, муж тих и незлоблив. Жить бы да жить, если бы болтала меньше.
Вот как-то так случилось, что поговорить Тильде было не с кем — Карл весь день у верстака, что-то строгает, пилит, сверлит.
За окном дождь. Нет, настоящий ливень. Потоп. Будто разверзлись те самые хляби, и Небесная Река устремилась к земле. В такую погоду никто носа не высунет — с кем болтать?
Тильда злилась: тесто не всходило, пряжа путалась, швабра норовила выскользнуть из рук. Невозможно ничего делать. А всё потому, что приходилось молчать.
Но, видимо, Повелитель Небесной Реки сжалился над несчастной. Когда она уже отчаялась нормально протереть пыль (постоянно задевала разные вещи, уже весь пол в черепках), в дверь постучали.
— Кого это принесло в такую-то погоду? — прокричала Тильда, вытирая руки о передник.
Убедившись, что муж не отреагировал на её слова, она проворчала, как несчастна и что ей всё приходится делать самой, и пошла открывать.
На пороге стояла хрупкая девушка. С неё струями лилась вода. Зубы стучали от холода. Девушка ежилась и обнимала себя тоненькими ручками.
— Кто ты такая и откуда? — Тильда упёрла руки в бока и недовольно воззрилась на незваную гостью.
— Я — принцесса! — гордо вскинув голову, проговорила девушка.
Только вот Тильду не провести. Она-то знала, что принцессы обязательно прекрасные. А эта что? Тщедушная, ни рожи, ни кожи, и одета так, что сама Тильда рядом с ней выглядит богачкой.
