Товера и его дружков я заметила почти сразу. Не думая, отбросила корзину с собранным папоротником, и побежала. Возможно, будь Товер один, я бы попыталась одолеть его. Но их трое. Трое рослых широкоплечих мужчин, и я им точно не соперница.
Меня нагнали быстро. Схватили и принялись толкать один другому, будто играя. Снова и снова, и снова — пока голова не закружилась, а сердце от страха не забилось где-то в горле. Я вырывалась, пыталась отбиваться, но все впустую. Когда жуткая карусель остановилась, я оказалась в руках Товера. Заглянула ему в глаза и внутренне содрогнулась, увидев в них звериный голод.
Товер ухмыльнулся. С силой впечатал меня в шершавый ствол дерева и впился губами в мой рот. Сильные руки дернули ворот платья, с треском порвали его. Я задергалась, точно птица в силках — отчаянно и сильно. Даже сейчас, пойманная, я не собиралась сдаваться.
Смазанное движение я заметила краем глаза, а в следующий миг Товер отлетел. Его друг — тот, что всего несколько минут назад гоготал над моими попытками высвободиться — кинулся на Товера с кулаками. Следом за ним в драку влез третий парень. Они сцепились, будто звери. Рычали, били друг друга наотмашь, промахивались, словно ослепленные яростью, и били снова.
Оторопь недолго держала меня в тисках. Едва поняв, что обо мне забыли, я побежала обратно. Не оглядываясь, не думая, что произошло, и почему приятели сцепились. Против обыкновения, я решила рассказать о случившемся дяде Лауру. В этот раз мне повезло, но кто знает, не захочет ли Товер довершить начатое? Я боялась.
Однако дома дяди не оказалось. Тетя Шида, занятая младшими, слушать меня отказалась. А потом домой вернулся сам Товер. Злой, с разбитым лицом, хромающий. Он тоже решил не молчать. Вот только рассказал Товер не о гнусности, которую едва не совершил — вместо этого он обвинил меня в шельмовстве. Будто это я подговорила его друзей напасть на него. Тетя Шида поверила сыну. Следом за ней — дядя Лаур. Мне же не поверил никто. И даже рваный ворот платья не помог отстоять правду.
На следующий день дядя Лаур подошел ко мне и сухо бросил, что продал меня чернокнижнику. Помню, когда страшная фраза только прозвучала, я не поверила в ее правдивость. Ну не мог дядя так со мной поступить! Не мог! Пусть дочерью ему я не стала, но работала честно, да и тете Шиде помогала исправно. Не гуляла, не роптала — да что там! Два года назад дядя даже обмолвился, что начал приглядывать мне жениха. А теперь такое… Продал? Как невольницу? Но разве такое возможно?
Как оказалось, да. Если бы только я успела выйти замуж, у дяди не осталось бы надо мной власти. Но пока я живу в его доме, ем его хлеб, я принадлежу ему. Приемная, принятая, чужая… Он мог меня продать. И он это сделал.
Вернувшись к границе города, — я поняла это по цокоту копыт о каменный мост, — всадники остановились. Сняли меня с седла и заставили забраться в крытую повозку. Ветер в ней ощущался слабее, но звуки доносились отчетливо. Повозка качнулась, когда кто-то забрался на облучок. Щелкнули поводья, и мы тронулись. Ехали быстро, словно мужчины торопились закончить работу — доставить чернокнижнику его собственность и получить обещанную плату.
Теневое поместье находилось в нескольких часах езды на север. Это я знала от дяди Лаура, а тот от своего приятеля, что ходит обозами до самой столицы. Само поместье мало кто видел — оно стоит вдалеке от основного пути, а сворачивать на дорогу, ведущую в угодья чернокнижника, храбрецов не находилось. Правда, поговаривают, что видели слуг, работающих там. Все как один мрачные, молчаливые. Все глядят искоса, хмуро — словно и неживые вовсе.
Слухи ходят о Теневом поместье, о его слугах, но больше всего слухов ходит о самом чернокнижнике. Его лицо всегда скрывает капюшон, надвинутый так низко, что и очертаний подбородка не углядишь. Руки его всегда, даже в самый нестерпимый зной, затянуты в перчатки. Его кожи не видел никто — будто и нет ее вовсе, а одежды держат бесплотные тени. Некоторые из горожан верят, что тело чернокнижника обезображено шрамами. Другие — что оно обожжено как головешка. Кто-то шепчется, будто под капюшоном сокрыто не лицо, а волчья пасть. Кто-то говорит, что там лишь голый череп… Слишком много слухов, чтобы понять — кто он, человек, купивший меня? И что он намеревается делать?
Мысли затянули настолько, что я потеряла счет времени. В себя пришла, лишь когда повозка дернулась, останавливаясь. Еще через мгновение раздалось взволнованное:
— Мастер чернокнижник, заказ выполнен. Куда прикажете поместить вашу собственность?
— Никуда, я сам ей займусь, — раздался холодный ответ.
Глава 3
Всадники уехали. Повозка, судя по скрипу колес, тоже. Вокруг было тихо. Не стрекотали сверчки, не лаяли собаки, даже ветер — и тот успокоился. Казалось, сама природа боялась чернокнижника и не смела нарушить молчание его поместья. Стало неуютно. В груди пойманной птицей забился страх. Хотелось сорваться с места и кинуться прочь — неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Но я знала: поддаваться малодушию глупо. Со связанными руками и мешком на голове далеко не убежишь. Особенно от того, кому подчиняется сама тьма.
Чернокнижник молчал. Его будто и не было тут больше, но я знала — он здесь. Чувствовала его внимательный взгляд и изо всех сил старалась казаться невозмутимой. Если жизнь с назваными братьями меня чему и научила, так это тому, что слабости нужно скрывать.
Шорох гравия показался оглушающим в предрассветной тишине. Я невольно вздрогнула и отступила. Ненамного, всего на полшага, но по раздавшейся усмешке поняла: мое движение не осталось незамеченным. Я разозлилась. Не на чернокнижника — на себя. За то, что не сдержалась, что позволила ему увидеть мое беспокойство.
Он остановился совсем рядом. Нос защекотало терпкими ароматами жженого дерева, дыма, серы. Вновь захотелось отстраниться или хотя бы задержать дыхание, но на этот раз я усмирила порыв. Вздернула подбородок и посмотрела вверх. Не на небо — на чернокнижника. Сердце в груди билось взволнованно, часто. Смущение от столь близкого присутствия мужчины, злость на себя, упрямство, робость — эмоции переплелись, словно колосья в тугом снопе. Щеки горели, и сейчас, впервые за прошедшие часы, я обрадовалась, что никто не видит моего лица.
Движение чернокнижника я ощутила раньше, чем почувствовала прикосновение к мешку на голове. Застыла напряженно и даже дышать перестала. Три коротких слова прозвучали еле слышно. А едва последнее из них сорвалось с чужих губ, мешок истлел — осыпался на плечи холодным пеплом. Ветер подхватил неровные кусочки, кинул их мне в лицо, заставив зажмуриться, и, будто извиняясь, ласково огладил по волосам. Но я не разозлилась — напротив, обрадовалась возможности закрыть глаза. Однако в памяти все равно успел отпечататься образ высокого мужчины, затянутого в плащ. И клубящейся тьмы под его капюшоном.
Чернокнижник хмыкнул. Еще несколько секунд молчал, потом заговорил:
— Куда ты надеялась сбежать? Особенно с этим, — моего запястья коснулась ладонь, затянутая в перчатку.
