— Только он теплый.
Она берет соломинку губами, отпивает и снова смотрит на море.
— Разве ты не видишь город? Во он там… Или это у меня глюки? Ведь город же, а?
Она произносит все это, не отрывая взгляда от сияющей дали.
Я приподнимаюсь. Какой еще город? Эта чуть видимая изломанная полоска?
В самом деле — на линии горизонта проступает гребень… или горный кряж… Временами он кажется совсем черным, временами — светлым, почти блестящим: солнце играет. Его правая сторона окутана легкой дымкой. Остров или полуостров.
От напряжения начинают болеть глаза, и картинка пропадает. Я отворачиваюсь.
— Действительно теплый.
Девушка возвращает мне стакан. Лед растаял весь без остатка.
— Тебе не кажется, что это похоже на город?
Я делаю ладонь козырьком и снова впиваюсь взглядом в даль. Наконец удается различить какую-то иглу… одним словом, что-то очень высокое. Если предположить, что на этом острове действительно есть город, это что-то могло бы быть телебашней. Так высоко может располагаться, передающая станция… или труба завода. А может статься, это обзорная площадка для туристов.
Молоко, молочный туман… Мне вспоминается стакан молока, поданный на террасе одного курортного отеля. Стоило посмотреть сквозь него, и все вокруг покрывалось белесой пеленой: деревья, крыши домов, облака и холмы. Это чем-то напоминает картинки, проецирующиеся на стены в солнечный день.
— Это город с открытки, — произносит девушка.
Только сейчас я замечаю, что вокруг башни весь рельеф представляет собой зазубрины и неровности. Где же я мог видеть подобный пейзаж? Ну конечно же, в кинохронике!
Изображение размыто, засвечено: приходится щуриться и напрягать зрение, чтобы разглядеть развалины домов, между которыми бегают солдаты и палят из ружей; а вот по бархатным коврам ступает коронованная особа рука об руку с супругой; туземцы с проколотыми ушами вопят и смеются, сидя на слоне, который вот-вот раздавит венценосцев, на экране плывет целый лес из копий и банановых ветвей…
В одном из таких фильмов я видел этот точечный рисунок, далекий город…
Барышня не отрываясь смотрит на длинный изломанный гребень на горизонте и вздыхает так, словно там ее родина.
— Как-то раз… как же давно это было!.. как-то раз отец прикрепил к стене в моей комнате открытку… рядом с фотографией Энтони Перкинса: очень похоже на этот город. Я тогда была совсем маленькой… Видишь вон ту башню?.. на вершине… Такая же была и на той открытке.
На столик падает круглая тень от зонтика. В стакане неподвижно стоит вода: все, что осталось от кубиков льда.
— Знаешь, мне кажется, что это, скорее, заводская труба… Нет, точно. Смотри, даже дымок вьется.
Когда погружаешь в стакан с водой акварельную кисть, краска всплывает и на поверхности образуются причудливые картины — вот что напоминает мне дымок над башней (или трубой, по версии девушки). Ну, дымок не дымок, а что-то там все-таки вьется.
Эта изломанная, смутная полоска, в которой девушка умудрилась разглядеть город, словно накрыта тенью. Там, у самого горизонта, небо затянуто плотной пеленой облаков. Насыщенная водой атмосфера окутывает город, впечатление такое, будто там вот-вот разразится ливень.
— И все же это не совсем то, что было на моей открытке. Это была никакая не труба, а самая настоящая башня. Покрасивее этой… Тебе не кажется, что это похоже на печь… ну, где сжигают всякое такое? Мусор там или еще что… Смотри, видишь здание, там, пониже? Рядом с трубой, такого гнусного вида? Мрачное, как тюрьма. Хм, почти без окон, все стекла выбиты… Рамы поломаны, болтаются… Бьюсь об заклад — там темно, как в… Представляешь, там ведь люди живут, без воздуха, без света, и ничего! И все в саже…
Она посмотрела на меня. Вернее, повернула ко мне лицо, а взглядом продолжала искать что-то на линии горизонта. Капелька пота упала ей на шею. Она первый день тут — еще не успела загореть, подумал я. Под полотенцем угадывалась ее точеная фигурка, солнце мягко отсвечивало на золотистой от крема коже. А вот глаза у нее усталые: то ли плохо спала эту ночь, то ли слишком много смотрела на море…
— Город отражается у тебя в глазах, — вдруг произнесла она и даже привстала на цыпочки. — Да, действительно отражается. Знаешь, я повсюду там вижу мусор, целые горы мусора. Это печь, а здание все почернело от грязи. Совершенно непонятно, сколько там этажей, а потолки там, наверно, ого-го! А окна такие маленькие — это чтобы защититься от гари и вонищи. Перекрытия и колонны сделаны из необработанного бетона. Весь фасад покрыт граффити, неумелыми детскими рисунками. Окна расположены так высоко от пола, что до них не дотянуться. Из них не увидишь ничего, ни единого деревца — только бесконечную черноту неба. И ощущение такое, что сейчас вот-вот разразится ужасная гроза. Но почему там так темно? Воздух насыщен нездоровыми испарениями, и вороньи легионы покрывают горы мусора.
От огромной угольной кучи с ровной закругленной вершиной к небу поднимается удушающий смрад. Запах гниения просачивается отовсюду и заражает воздух. То тут, то там, среди мусора и обломков, виднеются клочки красной земли. Где-то неподалеку находится, вероятно, колбасный завод или магазин: в помойных контейнерах грудами тухнет мясо, сосиски и еще что-то, обтянутое кишками. Наверное, это бракованная продукция. Все это покрыто толстым слоем плесени, которая успела проникнуть вглубь и пожрать все на своем пути. Напоминает груду отрезанных сифилитических гениталий белых мужчин. А прямо напротив рассыпаны бананы. Целые кучи гнилых бананов, покрытых почерневшей кожурой, из-под которой сочится вязкая жидкость. Молоко — видимо, неправильно обработанное, скисшее, посеревшее. Оно вытекло из треснувших бутылок и налипло вокруг горлышек. И потом, еще трупы животных: собак, кошек, коров и свиней, брошенные здесь службой санитарного контроля. Оскаленные клыки, выпученные глаза… Разорванные в лохмотья утробы: от них исходит невообразимая вонь, и кишки лезут толщиной в мизинец. Дальше горой навалены капустные кочаны, может быть, из-за того, что в это время года они непригодны к употреблению. Они все почернели и больше походят на раздавленные и осклизлые головы умерщвленных младенцев. Такой цвет получается оттого, что капустные листья покрыты красными и черными пятнами… За капустой свалена рыба и моллюски, чуть поодаль — яйца. Желток вытек из расколотой скорлупы, засох и теперь похож на желтоватые сосульки.
И на все это воняющее, гниющее и разлагающееся добро тучами налетают насекомые, вороны и бродячие собаки. Пищи хватает всем, и среди мародеров никогда не вспыхивают ссоры. Иногда только сюда случайно забредает какая-нибудь псина, от ошейника которой пахнет еще человеком, и ее тотчас же убивают и разрывают на куски. На ворон собаки не обращают ни малейшего внимания, ходят сами по себе, не имея ни стаи, ни вожака. Вороны же, напротив, предпочитают держаться друг друга. В каждой их разбойничьей шайке можно заметить самого большого и важного ворона — это, несомненно, главарь. Когда стая ворон садится на облюбованное место, вожак позволяет своим сородичам питаться в строго определенное время: после стая снимается, дабы уступить хлебное местечко другим. Каркающая туча описывает в небе несколько кругов, а потом устраивается на ближайшем дереве, где можно почистить клюв или покопошиться у себя в перьях.
