Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Савелий Зотов, Федор Алексеев и капитан Коля Астахов его любимые клиенты. Когда они обсуждают какое-нибудь резонансное преступление, и горячатся, и капитан хватается за голову и кричит, что его уже достала мутная философия всяких сомнительных профессоров, которые ни хрена в этой жизни не понимают, так как напрочь оторваны, а всякие редакторы с бабскими книжками… те вообще! — Митрич чувствует себя причастным к событиям криминального мира и даже принимает в обсуждении посильное участие. Любо-дорого посмотреть, одним словом. Митрич поглядывает на триумвират, умирая от любопытства, время от времени позволяет себе подойти и вставить словцо-другое: что услышал случайно, какие слухи ходят по городу, что народ говорит… голос низов, так сказать. Вокс попули. А кто ж им еще скажет или подскажет? Капитан не располагает, с ним лучше держать язык за зубами; Савелий Зотов страшно далек от народа, ему даже если скажешь, не факт, что поймет — у него свое видение. А профессор Федор Алексеев… тот на своей волне и вообще все видит через призму философского восприятия действительности. Каждому в отдельности говорить бесполезно, а вот всем сразу — не поверите! Дает результат. После криков, споров, дурацких мутных идей Савелия с Федором и сурового реализма капитана они набредают на интересную мысль, в смысле, версию. Капитан сопротивляется, но больше для виду. Ему непонятно, как получается, что фантастические идеи этой парочки, абсолютно идиотские поначалу, вдруг обретают некий статус возможной реальности и являют собой недостающие детали головоломки. И главное, как спелись! Савелий с бабскими книжками и бывший опер, ныне философ Федор Алексеев! Причем Федор здорово насобачился толковать Савелия: не успел тот и рта раскрыть, как Федор уже р-р-раз — и как на блюдечке толкование: так, мол, и так, молодец, говорит, Савелий, интересная мысль! И называет Савелия Дельфийским оракулом. Лицо у Савелия делается удивленным, он и сам уже не помнит хорошенько, что хотел сказать и какая мысль мелькнула в глубинах сознания. Капитан только головой крутит и крякает.
Федор Алексеев появился на пороге минута в минуту, обвел взглядом зал, махнул Митричу и направился к столику, за которым уже с полчаса маялся Савелий. Тот взволнованно поднялся: «Федя! А я уже заждался!»
Мужчины обнялись. Сентиментальный Митрич прослезился и промокнул глаза полотенцем.
Федор, похлопывая Савелия по спине, приговаривал:
— Рад, рад, Савелий! Прекрасно выглядишь, загорел! Как Зося? Малыши?
— Федя, ты не представляешь… Хорошо! Они хорошо… И Зося… — лепетал Савелий. — Как-то мы растеряли друг друга, ребята, собирались на Магистерское мужской компанией… Лето кончается! Ты опять куда-нибудь?
Савелий прекрасный редактор, но никудышный оратор, все знают. Его нужно дослушать до конца, а потом соображать насчет смысла.
— Никуда, Савелий, больше никуда. Соскучился по дому. Возраст, сам понимаешь…
Кокетство чистой воды! Возраст, жажда покоя, ах, усталость… Е-рун-да! Федор еще ого-го! Орел. Наставник юношества и его же кумир, предмет обожания старых и малых. О нем ходят легенды и анекдоты, без него полиция вроде слепых котят — все знают! У каждого молодого человека, его ученика, есть черная шляпа с широкими полями или хотя бы черно-зеленый длинный шарф. Общеизвестно также, что с Федором как с гуманистом всегда можно договориться. А какое у него чувство юмора! А как он дерется! Да, да, даром что профессор — накидает по сусалам и навешает таких люлей, что не скоро опомнишься. Боксер, каратист и опер в прошлом. А то вдруг появится на лекциях в черных очках! Все знают — камуфляж. Велосипед упал с антресолей, говорит, или лыжи. Не успел увернуться. Ха! Никто, разумеется, не верит. Подрался с очередным ооп… особо опасным преступником и теперь прикрывает синяк под глазом. Девочки все поголовно влюблены. Да что там девочки! Все влюблены! Его афоризмы повторяют, а лекции цитируют к месту и не к месту. Молод, гибок, понимающ и видит оппонента насквозь — философ! Несмотря на легкую седину на висках… А что, даже красиво, придает этакий академический шарм и подчеркивает сверкание глаз. А студент Леня Лаптев, тот вообще пишет анналы и житие философа Федора Алексеева и размещает написанное в сетях, приумножая славу любимого препода. Присочиняет изрядно, необходимо заметить.
Последний год Федор провел в Германии с лекциями. Митрич очень боялся, что он там останется навсегда, но Савелий и капитан убеждали его, что Алексеев вернется.
— Чтобы Федя остался в какой-то Германии? — волновался Савелий. — Ни за что! Даже если… мало ли… тут тоже много интересных людей!
— Вернется он, Митрич, даже не думай! — заверял капитан Астахов. — Здесь родные стены, дружбаны, Магистерское озеро, наконец. Ты, Митрич, и «Тутси»! Куда ж ему без этих радостей? И аспиранток навалом, прав Савелий. Да он живая легенда, студенты на руках таскают! Не-е, вернется! Хочешь, на спор?
— Ну что вы, какой спор, — пугался Митрич. — Конечно, вернется, никто и не сомневается. Но отпустят ли? Не посулят ли златые горы? Не подсунут ли какую-нибудь местную златокудрую диву?
— Чтоб Федька нас на бабу променял? — возмущался капитан. — Даже не думай, Митрич!
Он вернулся! В родные пенаты. Обласканный европейским солнцем, покрытый ненашенским глянцем. Они ревниво его рассматривали и замечали морщинки в уголках глаз, непривычную горькую иронию улыбки, некую появившуюся чужесть и легкую отстраненность… Чужбина! Савелий прослезился от волнения, на щеках проявились красные точки, растрепались и упали на лоб жидкие пегие прядки… Савелий не красавец, но очень хороший и порядочный человек.
Капитан был суров и сдержан, как и подобает человеку военному. Только и сказал с легким прищуром:
— А мы уже заждались! Думали, все, потерян. Чего ж так? Плохо принимали?
— Дым отечества, — растроганно отвечал Федор. — Принимали прекрасно. Может, махнем на Магистерское, а? Поверите, снилось чуть не каждую ночь!
Да так и не махнули. Рутина, то, се… А теперь вот и лето кончается. Хоть сбежаться получилось, а дальше будет видно. Савелий давно звал, все были «за», а на деле вышел пшик.
Савелий — на месте, Федор тоже. Ждут капитана. Митрич весь измаялся, фирмовые бутерброды его имени — с колбасой и маринованным огурчиком, — приготовлены, холодное пиво тоже. Можно и покрепче чего, а капитана Астахова все нет.
Он появился, как всегда, взмыленный, в полете, полный радости и нетерпения.
— Федя! Савелий! Ребята! Савелий, молоток, что собрал! Митрич!
Обнялся с Федором, потом с Савелием. Они любили друг друга, эти парни. Такие разные, с разными взглядами на жизнь, из разных кругов, с разной жизненной философией… Тьфу, сказал бы капитан, услышав про жизненную философию, какая, к черту, жизненная философия? При чем здесь жизненная философия? Опять Федор мутит! Жить надо без всякой философии, потому что жизнь проста и понятна. Не кради, не убивай, не ври… в смысле, не по-крупному, и так далее. Не нами испокон веков придумано. И не надо будет никакой философии. А то насочиняли, понимаешь, оправданий: менталитет преступника, неподходящая среда, все детство простоял в углу, папашка опять-таки алконавт…
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
