– Не страшно, – буркнула меньшая, припомнив странный туман. – Это вы за засовы крепкие прячетесь, а в лесу куда спокойнее, нежели слушать днями напролёт бабью болтовню да сплетни.
Соболиные брови сестрицы сначала выгнулись, а потом грозно сошлись на переносице, в глазах серых гнев сверкнул, обжёг.
– Вот как значит! А как сама уши греть – так не прочь!
Росья, знамо дело, вспыхнула: "Когда же это я уши грела? Что за клевета беспутная?"
Но только она хотела возразить, как Станислава замерла, а потом шагнула вглубь светлицы, обходя Росью стороной. Та, не будь вольна над собой, сжалась.
– Росья, что с платьем сделала?! – охала старшая, вертясь вокруг, осматривая.
Младшая глаза закатила, взывая к заступнице Макоши. Всё за платье сестра волновалась, а что под ним колени разбитые нетерпимо саднили – это её не трогало. Вот уж горе-девка, только тряпьё на уме. Но Росья от чего-то почувствовала себя виноватой, голову пригнула.
– Прости, Станислава, – буркнула.
Та ерепенилась всё пуще, и раскаяние её не вразумило, глухая стала от гнева.
– Так и знай, больше не получишь ни одной рубахи от меня! – прошипела она, что змея. – Может, научишься беречь что имеешь, поймёшь, когда одеть больше нечего станет, тогда будешь хоть на долю ценить. Переодевайся скорее, нас отец к столу кличет.
Кивнув, Росья быстро прошла к сундуку, выуживая чистую рубаху, наспех стала раздеваться. Станислава уже девица на выданье, ей положено платье надевать да голову покрывать, а младшей ещё зимовать простоволосой да в рубахе девичьей носиться. Сердце защемило от того, что скоро, как и старшая, превратится в деву старую, ворчливую, хмурую и злую. Скукота несметная.
– Добегаешься ты, сестрица, околдует тебя кто в лесу, иль зверь утащит, – всё причитала Станислава. – Нельзя одной ходить в лес, нельзя, батюшка не велит. А ну всё расскажу, будет тебе встрёпка! Запрёт наверху в одиночку дни коротать, – роптала она, и с каждым её словом покой да уверенность Росья теряла.
И пока опоясывалась и из волос папоротник сухой да репей выбирала, всё не отступалась сестрица, разошлась в гневе, на лице уж и пятна багровые проступили. И ведь ясно, что за младшую волнуется, а оговоры её всё же обиду вызывают.
– Когда ты образумишься! Пусть боги мужа тебе пошлют такого, чтобы в ежовых рукавицах держал, спуску не давал! – грозила она, обжигая взглядом. – Батюшке всё расскажу, он выпорет тебя!
Батюшка был строгий, это верно, надо будет – и жгут в руку возьмёт, и по ногам стеганёт так, что расхочется не то, что в лес ходить, но и за частокол терёмной высовываться.
– Не рассказывай, – попросила Росья, глядя в глаза сестре, приблизилась. – Обещаю, не пойду больше по темноте.
Хоть и младшая, а благо ростом вровень были, и глаза одинаковые – серые с зеленцой речной, но у сестрицы всё одно ярче и волосы русые с серебристым отливом длиннее и гуще. Чертами Станислава чуть мягче была в лице, пухлые губы, ровные брови, а взгляд, когда надо, делался робким, губы складывались так, что всё отдашь, лишь бы улыбнулась она. Да и фигурка ладная на загляденье, талия узкая, бёдра округлые, не то, что Росья – щепа. Матушка утешала, что мол не дозрела ещё ягодка, ещё всё станется. А потом и сама учить начала, чтобы не смотрела, как волчица, и улыбку нацепляла чаще, потому как, по словам матушки, хороша больно становилась, когда улыбалась.
Сама не своя от прихлынувших не к месту беспокойных чувств, Росья шагнула вперёд и обняла сестру.
Станислава задеревенела, было, а потом так и обмякла, тоже обняла.
– Ты чего, Рось? Случилось что ль чего?
Верно, никогда не обнимала сестрицу просто так. И верно от того Станислава была в замешательстве.
Росья головой покачала отрывисто, резко, и глаза влажные стали. Сама себе подивилась. Видно, лес морок навёл, закат – тоску, да и сердце продолжало заходиться, не успокаивалось, предчувствуя, не дай боги, беду.
Выдохнув тяжело, Росья выпустила сестру.
– Пошли.
Сестры спустились в трапезную. Отец, что сидел во главе стола чин чином, завидев припозднившихся дочек, смял крупные кулаки. Ещё не тронутые сединой тёмные брови от извечной хмурости сошлись на переносице, под густыми усами сжались в суровой твёрдости сухие тонкие губы. Строгость в льдисто-голубых глазах расшатывала в девицах уверенность, и каждой сделалось не по себе.
"Неужто прознал, что в лес ходила?" – Росья виновато отвела взор и столкнулась со взглядом матушки.
И как бы гордо ни сидела Вельмира рядом с мужем, во взоре её гуляло прохладное беспокойство. Золотисто-карие глаза матушки блеснули, на губах вымученная улыбка мелькнула и снова пропала. В тени мужа Вельмира казалась ещё меньше. Нарядно одета была: на узких плечах плат лежал, вышитый нитью, височные кольца с кованными птицами, подрагивали, касаясь белых щёк. Косы толстые матушка всегда под повой прятала, как положено. Точёный носик, чуть вздёрнутый, придавал ей озорство и молодость, светлые брови и большие карие глаза делали её очень красивой женщиной. Росья пошла не в неё – ростом в батюшку, нос тоже его, тонкий и прямой, губы вовсе не маленькие. Хоть матушка и говорит, что улыбка её – глаз не отвести, но Росья губы поджимала каждый раз, когда вспоминала, как широко она улыбается. Иной раз на вечерних посиделках юноши забывались, смотря на неё неотрывно. Неловко тогда делалось девице, и серьёзнела в раз, не то, что сестрица – хохотушка, любившая привлекать к себе внимание нарядами да смехом звонким. При ней о Росье сразу и забывали. И радовалась младшая, что есть у неё Станислава.
– Чего оробели? Садитесь, – кивнул отец, потянувшись к крынке, наливая в корчик душистого, с укропом и зелёным луком, кваса.
Станислава чуть сжала в кулаки тонкие пальцы и, задержав дыхание, смиренно прошла к столу первой. Пристроившись рядом с сестрой, Росья всё больше чувствовала повисшее в воздухе тягостное напряжение, будто, пока она в лес бегала, тут случилось что-то важное. И Станислава молчала. Впрочем, сестра мало чем делилась с ней. О её возлюбленном Росья и то узнала от Руяны, чернавки.
– Ну что, Станислава, – начал Доброга, поглядывая с интересом на дочь, – дождалась ты суженого своего, пришла к тебе весточка.
Он умолк, зачерпывая деревянной резной ложкой кваса, поднёс к устам, отпил.
Станислава так и вытянулась вся, задубела, что берёзка молодая, на побелевших, было, щеках тут же багрянец вспыхнул, как маковый цвет. И только Росье было видно, как сестра сцепила под столом на коленях пальцы в замок. Понятно теперь, что матушка по случаю важному приоделась. Вот же досада – подругам старшая делилась, что по сердцу ей Верлад, с ним она и хороводы водила всё лето, и он норовил её поймать в Купальскую ночь. Сестрица хоть и не делилась, а Росья догадывалась, что поцелуй юноша всё же сорвал.
– Ивар своего сына сватает нам, Станила, – сказал Доброга, подобревшими глазами глядя на старшую дочь. – А выбирать нынче не приходится, год неурожайный, да и сама знаешь, на весенней пахоте одного вола лишились, и земли теперь вдвое меньше досталось. А Ивар в вдвое больше, чем мы, собрал зерна.
