Петр кинулся к ней навстречу и остановился перед нею весь красный, сияющий лучезарной улыбкой. Он несколько мгновений даже не мог сказать ни слова и только смотрел на вошедшую. Да и, действительно, было на что смотреть. Эта девушка была в полном смысле слова красавица: высокая, полная, стройная, с роскошными темно — золотистыми волосами, живыми голубыми глазами и ослепляющей улыбкой на румяном, нежном лице, она производила впечатление светлого дня, живой радостной жизни. Казалось, что она улыбалась всем существом своим, и эта прелестная улыбка не могла изгладиться из памяти раз взглянувшего на нее.
— Тетушка, дорогая, спасибо, что заглянула, — наконец проговорил Петр, кладя свои нежные белые руки на плечи девушки и крепко ее целуя.
— Аи, аи, племянничек, ты опять так больно целуешься, того и гляди кровь из губ пойдет! Сказала, что за уши буду драть, если станешь так целоваться…
И цесаревна Елизавета Петровна взяла хорошенького племянника за ухо и стиснула так изрядно, что он даже сделал непритворную гримасу от боли.
— Чай, все ленишься, — снова заговорила она, — небось, гулять хочется! Посадили молодца за веревочку, а день-то, день-то какой, Боже мой, так вот петь и хочется!.. Встретила я твоего зверя — цербера, едет себе и ни на кого не смотрит.
Тут она сейчас же и представила, как едет зверь — цербер. И Петр, и царевна Наталья не могли не разразиться неудержимым хохотом.
Под зверем — цербером подразумевался, конечно, князь Александр Данилович, и цесаревна Елизавета из своего прелестного лица сумела мгновенно сделать живое подобие его сухой и горделивой фигуры.
— Что это ты тут поделываешь? — сказала Елизавета, подбежав к рабочему столу императора. — Цифирь все, да глупые фигурки… Видно, умны твои учителя, да не очень, зачем тебе все это? Да вот погоди, постой, разом тебе все это запачкаю.
— Ай, ай, не трогай, Лизанька, что ты это, ведь мне же ужо достанется!
Но цесаревна не слушала. Она схватила карандаш и рядом с какой-то геометрической фигурой в мгновение ока нарисовала карикатуру.
Петр и цесаревна Наталья взглянули и опять залились громким смехом: в карикатуре они узнали того же зверя — цербера.
Но Петр скоро прекратил свой смех и, даже побледнев немного, принялся тщательно вычеркивать карикатуру.
— Что если бы увидел, что если б! — озабоченно шептал он. — Тогда, пожалуй, прощай и Петергоф: да и вас ко мне пускать не стали бы.
— Ну, желала бы я посмотреть, кто бы меня не пустил! — сказала Елизавета с презрительной минкой. — А знаете? Вот вам Христос, что я сегодня зверю — церберу на улице язык высунула. Видел или нет, я не знаю, а только высунула!
— Ведь ты бесстрашная, Лиза, — заметила царевна Наталья, — только не знаю, хорошо ли это; как бы за такие твои поступки для тебя же худо не вышло.
— Да, — озабоченно проговорил и Петр, — вот мы тут смеемся и думаем, что никто нас не слышит, а того и жди у двери чье-нибудь ухо — я уж не раз замечал, что меня подслушивают.
Елизавета подкралась к двери, быстро ее отворила, но там никого не было.
Еще несколько минут продолжалась оживленная беседа в рабочей комнате императора. Цесаревна перебрала и пересмотрела все предметы, каждую книжку, каждую тетрадь и сопровождала этот осмотр своими веселыми шутками, гримасками и передразниваниями. То изображала она какого-нибудь учителя, то вдруг заговорила голосом Остермана, копировала его жесты и манеры, да так удивительно, что сам он, войдя в комнату и застав ее врасплох, не мог не улыбнуться.
— Вот вы чем тут занимаетесь, аи, принцесса, и вам не грех подымать насмех вашего верного слугу! Только все равно я буду просить вас прекратить эти шутки, не обиды ради, я не обидчив, а потому, что сам князь Александр Данилович вернулся и сюда шествовать изволит.
Елизавета мгновенно притихла, а у Петра даже лицо вытянулось.
Меншиков не заставил себя долго ждать. Медленной, важной походкой вошел он в комнату.
Друг Данилыч, дитя сердца Петрова, уже значительно изменился и постарел в это время. Его сухое лицо приняло выражение необыкновенной надменности, ему уже не перед кем было склоняться, заискивать и извертываться. При взгляде на него сразу можно было заметить, что это человек, научившийся повелевать и властвовать, невидящий перед собой никакой преграды.
Неприятным, пронзительным взглядом оглядел он присутствовавших.
— А я чаял, что ты за делом, ваше величество, — проговорил он, положив свою сухую жилистую руку на плечо императора, — по расписанию-то теперь урок математики. Где же учитель?
Петр вспыхнул и опустил глаза. Рука Меншикова давила его как пудовая тяжесть, и он не находил слов, чтобы отвечать ему.
— Чего же ты смотришь, Андрей Иваныч, — обратился Меншиков к Остерману, — нельзя потакать лени. Эх, деда-то нету, он бы эту лень дубинкой выгнал отсюда!
Цесаревна Елизавета уже давно вертелась на месте, очевидно, желая ввернуть свое слово.
— Да не ворчи, не ворчи, князь, — наконец засмеялась она, думая взять шуткой и лаской, — тут виноват не Петруша, а вот мы с царевной Натальей. Ну, а на нас не поднялась бы и отцовская дубинка.
Меншиков кисло улыбнулся.
— С вас взять нечего, — сказал он, — я от вас отступился, а за него и людям и Богу ответ отдать должен.
— Да я и так сегодня много учился, — прошептал Петр, — вот сестрица говорит: день сегодня такой славный, погулять бы хотелось…
— Погулять, все гулять, — ворчал Меншиков, — еще успеешь, ваше величество, в Петергофе нагуляться. А в последние-то дни не мешало бы хорошенько поучиться.
— Да ведь он и говорит, что с утра занимался, — тихим голосом сказала Наталья Алексеевна, — я за работой его и застала. Будьте ласковы, князь, отпустите его покататься с нами.
— Всему свое время, царевна, — наставительным тоном заметил Меншиков. — Не хочу огорчать вас, но просьбу вашу не исполню. Андрей Иваныч, позови учителя. А вас, царевны, мои дочери дожидаются.
Он указал им рукой на дверь с таким жестом, который исключал всякую возможность сопротивления.
Все вышли и Меншиков остался с глазу на глаз с императором.
— Ну, покажи, что ты тут делал? — обратился он к нему. — Готов урок?
Он наклонился к столу и стал разглядывать исчерченный лист бумаги.
— Это что? Только-то? Да что тут такое, кто тут напачкал? Что зачеркнуто?
— Ничего… это так… я ошибся, — прошептал Петр.
— То-то ошибся, без моего ведома и разрешения всех пускают в учебное время… Смотри, государь, учись хорошенько сегодня, я всю правду от учителя узнаю.
И, не взглянув на Петра, своими тяжелыми мерными шагами Меншиков вышел из комнаты.
Крупные слезы показались на светлых глазах юного императора.
