Но сквозь новые названия и формы неумолимо проступала старая тысячелетняя Россия. Авторитарной осталась власть, и непривычный для самодержавной старины вид обитателей Кремля не мешал обывателям рассуждать о том, что царь теперь — Ленин, Троцкий — главный генерал, а председатель Московского Совета Леонид Каменев — это вроде столичного генерал — губернатора. Он же — и член Политбюро, по старому — Великий князь. Разговоры эти велись вполголоса, потому что новые власти не любили, когда их сравнивают со старыми, а общество теперь было пронизано структурами коммунистических организаций — Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б)), Всероссийского коммунистического союза молодежи (комсомола, ВЛКСМ), профсоюзов. Миллионы их членов активно поддерживали новый режим, вступали в спор с недовольными и могли донести во всемогущие репрессивные органы — ЧК, теперь переименованные в Объединенное Главное Политическое Управление (ОГПУ). Раньше это называлось охранка. Оппозиционные партии были разгромлены, а интеллигенция (специалисты или сокращенно — спецы) продолжала вести политические беседы в частном порядке, как до революции. Не изменился и сельский характер страны, большинство ее населения по — прежнему было одето в крестьянский кафтан. Одеть миллионы жителей России во что — то другое было нельзя — промышленность еще только начала возрождаться от разрушений, нанесенных войной, международной блокадой и, как осторожно поговаривали, неразумной политикой новой власти.
Так чего же было больше в России в 1922 г. по сравнению с дореволюционными временами — нового или старого? Из — за гражданской войны и сопровождавшего ее террора революция смогла выполнить лишь часть своих задач. Она начиналась под лозунгами хлеба (социальной обеспеченности трудящихся), земли, политической и социальной свободы («воли»), народовластия (демократии). Революция несла новый мир, в котором человек будет свободным, активным работником, действующим не по чужому приказу, не из — под палки, а в соответствии со своей волей, способностями и склонностями в братской взаимопомощи с другими работниками. Это будущее общество свободы, народовластия и благосостояния называли социализмом. В 1917 г. революционные массы несли лозунги: «Фабрики — рабочим!», «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!». Но мира не получилось — спровоцированная большевистским переворотом затяжная гражданская война удвоила срок кровопролития и военных тягот по сравнению с испытаниями мировой войны. Страна была разорена дотла. Ожесточению борьбы немало способствовал большевистский социальный эксперимент, попытка единым рывком с помощью твердой диктатуры достичь нового общества, в котором человеческий эгоизм сменится альтруизмом, где все подчиняются единой воле, единому плану без товарно — денежных, рыночных отношений. Страна не приняла этой попытки несмотря на террор и настойчивость многомиллионной массы сторонников коммунистической идеи. Крестьяне не желали отдавать хлеб по продовольственной разверстке (налогу, иногда превосходящему возможности хозяйства), поднимали восстания, не сеяли хлеб. Даже собранное продовольствие уходило на прокорм колоссальной армии и бюрократического аппарата. Рабочий класс, считавшийся опорой режима, голодал и поднимался на выступления против большевистской власти[5].
Большевикам пришлось отступить. В марте 1921 г. Х съезд РКП(б) по предложению Ленина провозгласил переход от продовольственной разверстки к фиксированному продовольственному налогу. Несмотря на то, что продовольственный налог тоже был тяжел, новая модель «смычки» с крестьянством стимулировала сельскохозяйственное производство, так как излишки оставались в руках крестьян и могли продаваться на рынке. Таким образом, отменялась распределительная монополия государства и началось восстановление рыночных отношений. Это решение стало первым шагом к отмене «военного коммунизма» и переходе к новому, рыночному курсу, получившему название «новая экономическая политика» (НЭП).
На протяжении марта — мая 1921 г. большевики уступили почти всем экономическим требованиям народных восстаний, поставивших однопартийную диктатуру на грань катастрофы. Была разрешена не только торговля, но и частное предпринимательство. В частные руки перешли сотни предприятий легкой и пищевой промышленность, большая часть торговли. Новых предпринимателей стали называть «нэпманами» (по названию НЭПа). Коммунисты воспринимали это как отступление перед буржуазией, которое могло окончиться полной победой капитализма. Но многие из них, устав от напряженной борьбы с человеческими «предрассудками», стали обустраивать свою жизнь вместе со всей страной. Для других коммунистов это было мещанским перерождением и торжеством «буржуазного» эгоизма.
В то же время государство продолжало удерживать «ключевые высоты» экономики — большую часть тяжелой промышленности и транспорт. Но и государственные предприятия переходили на рыночные отношения. Они объединялись в самоокупаемые тресты, которые должны были реализовывать свою продукцию на рынке. Отсутствие жесткой границы между частной и государственной собственностью создавало широкие возможности для коррупции — ситуация, типичная для бюрократического капитализма. Экономическое руководство государственными предприятиями как правило было неэффективно, но правительство не давало обанкротиться таким предприятиям, предоставляя им дотации. Получалось, что за счет налогов с крестьян оплачивалась некомпетентность государственной бюрократии и предприимчивость нэпманов.
Государство с помощью налогов регулировало рыночное хозяйство, а с помощью командно — административных методов — оставшуюся в его руках крупную промышленность. «…обыденные представления о безбрежной свободе частного предпринимательства в период нэпа не совсем точны. Если отдел губсовнархоза имел право утверждать или не утверждать программу работы частного предприятия (в том числе арендованного), то, следовательно, он держал в своих руках административный рычаг управления частной промышленностью, имел возможность включать в план всей ленинградской индустрии те объемы и ту номенклатуру, которую в виде программы обязан был представлять частный предприниматель»[6]. В городе частные предприятия действовали преимущественно в легкой промышленности, где занимали 11 % рабочих и производили 45 % товаров. В других отраслях частный сектор был представлен гораздо слабее. Сила частного капитала была не в производстве, а в посредничестве, торговле, поскольку государственно — бюрократическое распределение не справлялось с этой задачей. Но внешние формы «буржуазности» были очень заметны. Снова стали работать дорогие рестораны, на улицах появились модно одетые люди, звучала легкая музыка. Но в любой момент накопленные «нэпманами» средства могли быть конфискованы.
Большевики отказались от каких — либо политических уступок обществу. Они понимали, что проиграют открытую политическую борьбу: большинство коммунистов было неграмотно, их цели не разделяло крестьянское большинство страны и большинство ее интеллектуальной элиты. Удерживать власть коммунисты могли лишь в условиях своей монополии на власть, основанной на насилии, подавлении любой открытой оппозиции. Ценой перехода к НЭПу был сохранен авторитарный режим большевизма, но была на время отменена система тоталитарного руководства обществом — всеми сторонами его жизни, включая экономику.
