Вообще-то я и сама не верю, что в школе пожар.
Я думаю, что какой-то придурок для прикола включилсигнализацию, но при этом ему — или ей — не хватило ума сообразить, что врезультате нам всем придется час стоять на холоде, ожидая, пока прибудутпожарные машины, пожарники осмотрят все здание и — наконец-то! — отключатвизжащую сирену.
Как назло, день оказался ветреным, кажется, я даже вижуредкие снежинки. Волоски на моей шее встают дыбом от холода, и с каждым порывомветра я пытаюсь потуже сжаться в комок.
Все равно не помогает.
Тогда я высвобождаю волосы из порядком растрепавшегося узлана затылке и пробую укутаться ими, как шарфом. В следующую секунду ветерподхватывает мои ярко-рыжие пряди и швыряет их мне в лицо, больно хлеща пощекам.
Тем временем народ прибывает, и до меня начинают доноситьсясмешки и шепот — по-видимому, по поводу моего наряда. Готова поклясться, чтослышала щелчки камер мобильных телефонов, но к тому моменту, когда мне удаетсянаконец выглянуть из-под своей вздыбленной гривы, фотограф успевает спрятатьулики. И все-таки злорадное хихиканье, то и дело доносящееся из глубины тесногокружка чирлидерш, реально действует мне на нервы.
Я сверлю глазами их спины до тех пор, пока Алекс Морган неповорачивает в мою сторону копну своих блестящих черных волос и не ловит мойвзгляд. Она выглядит так, словно перед эвакуацией из здания успела нанестидополнительный слой экстрачерной подводки для глаз.
Эвакуация-шмавакуация.
Алекс окидывает меня ледяным взглядом и отворачивается ксвоей компании, откуда тут же раздаются новые смешки.
Сейчас мне страшно не хватает моей лучшей подруги Джейми. Унее, конечно, свои тараканы в голове, но она никогда не пасует перед Гадинами.
А я торчу посреди парковки, одна-одинешенька, с голыминогами, в майке про муррный день, и испытываю настоящее облегчение, когда маленькойгруппке наконец надоедает потешаться надо мной.
До меня долетают обрывки разговоров о грядущих выходных,«контрольной, которую мы сейчас пропускаем» и отдельные предложения, вроде:«Давайте сорвемся и поедем позавтракать к "Регги", раз уж все равно торчимздесь».
— Симпатичная футболка, — с едва заметной усмешкойпроизносит приятный мужской голос. Приготовившись к новым издевкам, я сгребаювсе волосы, которые могу поймать, в кулак левой руки и оборачиваюсь.
И тут время останавливается.
Сначала я вижу ухмылку. Но сквозь насмешку проглядываетдоброта. Моя броня начинает крошиться еще до того, как я поднимаю взгляд к егоглазам — а при виде их остатки настороженности тают, как лед на солнце. Глаза.Сверкающие, бледно-васильковые, со светлыми искорками, в окружении ресниц,которым позавидовала бы любая девушка.
Эти глаза смотрят на меня.
Прямо на меня.
И улыбаются еще заметнее, чем губы.
Окажись в этот момент рядом со мной что-нибудь твердое —скажем, какая-нибудь мебель или хотя бы невраждебно настроенный человек, — ябы, наверное, поспешила опереться, потому что у меня вдруг подкосились ноги. Вхорошем смысле.
Вот это да!
Внезапно все исчезло. Футболка, телефон, баскетбол, Гадины.
Остался только парень, стоящий передо мной.
Он выглядит так, словно ему место в раю или в Голливуде, и яготова смотреть на него целый, день. Не отрываясь.
— Спасибо, — выдавливаю я спустя не знаю сколько времени.Потом заставляю себя моргнуть. Его усмешка превращается в открытую, сердечнуюулыбку, которая кажется мне знакомой, но только потому, что мне этого хочется.
Оправившись от первого потрясения и восторга, вызванногопоявлением столь прекрасного создания, я делаю мысленный шажок назад.
Помню я его или нет?
Пожалуйста, ну пожалуйста-препожалуйста, пусть я его помню!
Я торопливо пролистываю долгие годы никчемных и важныхэпизодов, словно роюсь в старой школьной картотеке которой, для удобства,обзаведусь в будущем. Этого лица точно нигде нет.
Я не помню парня, стоящего передо мной.
На какую-то долю секунды меня это огорчает. Но потом мне напомощь приходит умение во всем видеть светлую сторону. Возможно, я ошиблась.Возможно, он все-таки где-то там.
Стоп, где это мы? Ой, моя форма...
— Пытаюсь положить начало новой моде, — говорю я, улыбаясь ивыпуская волосы на свободу. Так лучше.
При этом я слегка поворачиваюсь, чтобы ветер сдул волосы уменя с лица, и заставляю себя обратить внимание хоть на что-нибудь, кроме глазмоего собеседника.
— Классные кеды, — делаю я первую попытку.
— Ага, спасибо, — смущенно отвечает он, опуская взгляд насвои шоколадные «Конверсы». Исчерпав тему обуви, он расстегивает и снимает своюкоричневую толстовку с капюшоном.
Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он накидываеттолстовку мне на плечи, так что я чувствую себя подружкой капитана футбольнойкоманды из далеких пятидесятых, и почему-то мне это очень нравится. Мягкаяфлиска внутри хранит тепло его тела и слабо пахнет стиральным порошком,смягчителем для ткани и еще... мужчиной. Причем первоклассным.
Мне нравится, что от толстовки не пахнет одеколоном.Туалетная вода — это игрушки для мальчиков, которые пытаются казатьсямужчинами...
Во-первых, он стоит ко мне слишком близко для незнакомца, аво-вторых, теперь он остался в одной футболке: сильно поношенной, сизображением группы, о которой я никогда не слышала.
— Спасибо, — повторяю я. Можно подумать, что это одно издесятка слов, которые я знаю по-английски. — А ты не замерзнешь?
Он смеется так, словно я задала ему самый дурацкий в миревопрос, а потом просто отвечает:
— Нет.
Может быть, парни не мерзнут?
— Ладно. Ну, спасибо, — говорю я в стотысячный раз запоследние две секунды.
Понятия не имею, что сегодня творится со мной и с этимсловом.
— Да ерунда, честное слово, — говорит он. — Я подумал, тебеэто не помешает. А то ты уже посинела вся, — добавляет он, кивая на мои ноги. —Кстати, меня зовут Люк.
— Лондон.
Это все, что мне удается из себя выжать.
— Классное имя, — отвечает он, еле заметно улыбаясь. Я вижу,как на одной щеке у него появляется неглубокая ямочка. — Запоминающееся.
Очень смешно, думаю я про себя.
И тут громкий визгливый голос выводит меня из Люко-транса.
— ЧТО это ты нацепила? — орет Джейми Коннор такпронзительно, что по меньшей мере пять человек прекращают болтать иоборачиваются к нам. Джейми приближается ко мне — короткая, не по погоде, юбкаи загорелые, не по сезону, ноги, смело выставленные на обозрение всему миру.
