Начало двадцатого столетия втянуло великие державы мира в империалистическую конкуренцию, которая за неимением желания идти на компромисс неминуемо должна была окончиться схваткой за гегемонию в Европе, а значит, и в мире. Старые колониальные империи — Великобритания и Франция, в противостоянии с континентальными державами в лице Германии и Австро-Венгрии сумели привлечь на свою сторону Российскую империю, что и стало ключевым фактором перелома обеих мировых войн двадцатого века. В обоих случаях Россия/СССР перемалывала основную долю живой силы германского блока, после чего западным союзникам, ставившим обескровленных русских в зависимое от себя состояние, оставалось пожать плоды хитроумной политики.
Причем в Первой мировой войне атлантическим государствам удалось одним ударом убить двух зайцев — и одолеть Германию, и выбить Россию из числа участников передела послевоенного мира. В период Второй мировой войны правительство СССР, наученное горьким опытом царизма, сумело избежать повторения неблагоприятного исхода войны и, заплатив поэтому за победу существенно большую цену, нежели проигравшая войну досоветская Россия, вышло в 1945 году еще более сильным — второй сверхдержавой планеты из двух возможных.
Мировая война и столкновение народов породили ряд дотоле практически не известных военных феноменов, связанных с демографией. А именно — передвижение громадных масс населения (и комбатантов, и мирных граждан) во времени и пространстве. Одним из таких феноменов стал массовый плен, который исчислялся теперь миллионами людей, в том числе и гражданского населения. Миллионы только пленных из числа многомиллионных армий — это вещь, не виданная в войнах прошлого, когда десятки тысяч пленных становились итогом проигрыша всей войны (например, гибель Великой армии Наполеона в России в 1812 году). Теперь же война продолжалась, невзирая на миллионы неприятельских солдат внутри своего геополитического пространства, до полной победы.
Соответственно, ведение боевых операций при современной технике протекало не столько на именно смертоносное уничтожение солдат и офицеров противника, сколько на вывод их в «расход» как таковых. Такой формой и стал плен, сохранявший жизни сотен тысяч людей, но ослаблявший воюющие армии на сумму сдавшихся неприятелю людей. За сто лет до Первой мировой войны эту тенденцию подметил еще выдающийся европейский военный ученый К. фон Клаузевиц: «Раз пленные и захваченные орудия представляют собою явления, в которых главным образом воплощается победа и которые составляют ее подлинную кристаллизацию, то и вся организация боя преимущественно рассчитывается на них; уничтожение противника путем физического истребления и ранений выявляется здесь как простое средство».
Действительно, в условиях вооруженного противоборства целых наций были бы совсем неприменимы рассуждения великого гуманиста Л. Н. Толстого, выраженные им через одного из главных героев романа «Война и мир» Андрея Болконского, о том, что пленных не следует брать именно во имя гуманизма. Мол, тогда войны станут редкими и скоротечными. Можно себе представить громадные гекатомбы Первой мировой войны — уничтожение десятков и сотен тысяч военнопленных. Потому-то перед войной великие державы стремились создать основы международного права ведения военных действий. Потому-то пленные становились существенным элементом функционирования народного хозяйства воюющих сторон. Лишь фашизм возвел жестокость к военнопленным в постулат, но ведь и был уничтожен в кратчайшие сроки как данность.
Тем не менее в одном мысли Л. Н. Толстого нашли свое применение. Руководители европейских великих держав, многими годами готовившихся к схватке, опасались разрушить Европу длительной войной, понимая, что тем самым ломают всеевропейское единство, дают надежды освобождения колониальным народам, льют воду на мельницы неевропейских конкурентов — Соединенных Штатов Америки и Японии. Поэтому военная мысль зацикливается на идее блицкрига — «молниеносной войны». Война должна быть быстрой, чтобы не подвергать ее исход превратностям судьбы, а кроме того, чтобы не уничтожать потенциал Европы как духовной, культурной, экономической, национальной целостности. К сожалению, эти расчеты не оправдались. Война заложила базу для социалистического эксперимента на одной шестой части суши, крушения мировой колониальной системы, перехода планетарного лидерства к США.
Первое полугодие Первой мировой войны стало испытанием заблаговременно подготавливаемых к европейской схватке военных машин военно-политических блоков — Антанты и Тройственного союза. В гигантских маневренных операциях на полях Франции и Бельгии, Польши и Галиции столкнулись кадровые армии, на мощи которых военно-политическим руководством всех воюющих государств строили победные расчеты скоротечной войны — блицкрига. Размах боевых действий превзошел любые довоенные предположения — фронты противоборствующих сторон протянулись на сотни километров.
В это время положение дел на одном фронте неминуемо затрагивало и прочие фронты. Гибель 2-й русской армии ген. А. В. Самсонова в Восточной Пруссии в середине августа 1914 года стала одним из краеугольных камней победы англо-французов в Битве на Марне. Тяжелое поражение в Галиции, понесенное австро-венгерскими армиями в ходе Галицийской битвы августа месяца, не позволило германскому командованию осуществить лелеемый план броска на Седлец — в тыл всей русской Польше, так как замкнуть «клещи» было бы некому. Осенние сражения под Ивангородом и Варшавой, Краковом и Лодзью не позволили немцам вновь попытать счастья мощным ударом на Париж — слишком велика была нависавшая на Восточном фронте русская угроза.
В этих операциях, ведшихся кадровыми армиями (пусть и существенно, конечно, «разбавленными» призванными запасными), отличавшихся высоким ожесточением и нежеланием уступать друг другу, никому еще и в голову не могло прийти, что вскоре будет возможна такая вещь, как добровольная сдача в плен. И это невзирая на то, что в первых же операциях в плен попадали даже не десятки, а сотни тысяч людей.
Современная война, ведущаяся многомиллионными армиями при скорострельном и дальнобойном оружии, неизбежно требует себе в качестве жертвы больших потерь. Неудачный исход сражения ведет к прорыву подвижных масс противника в тыл, что всегда влечет за собой неразбериху управления, панику людей, измотанность отбивающихся в надежде выйти из наметившегося окружения людей. Результатом становится значительное количество сдавшихся в плен не ранеными, в противовес уставам, требовавшим вести бой до последней возможности, и, следовательно, предполагавшим, что попасть в плен солдат может только тяжелораненым.
Небывалое ранее количество пленных (небывалое потому, что вплоть до наполеоновской эпохи войны велись относительно небольшими профессиональными армиями), взятых в сражении, показала уже Русско-японская война 1904–1905 гг. И здесь речь идет не о капитулировавшей крепости Порт-Артур, где, понятно, весь гарнизон оказался в плену, а о войсках Маньчжурской армии, ведшей полевые сражения. Оценивая итоги Русско-японской войны, престарелый фельдмаршал Д. А. Милютин писал: «Армия же, славившаяся своей стойкостью, отступала последовательно с одной укрепленной позиции на другую, конечно, с огромным уроном и небывалым числом пленных (выделено. — Авт.)»[5].
