Сложнее всего увидеть то, что прямо у вас перед глазами.
ФРИДРИХ ШИЛЛЕР Давайте признаем: мы все ограничены. Ужасно, неизбежно ограничены. Мы ограничены временем, и местом, и обществом, в котором рождены, — ограничены нашей расой и классом, гендерными ожиданиями, наличием или отсутствием привилегий, ограничены тем, чему нас учили, когда мы были детьми, ограничены языком, ограничены спектром, который могут видеть наши человеческие глаза, ограничены всем тем, что мы плохо умеем, если вообще умеем. Так что, да, можно сказать, что мы ограничены в какой-то трагической степени. Каждый из нас, каждый день.
Но человечество за свою долгую и бурную историю изобрело нечто великое и ослепительное, позволяющее нам преодолеть собственные ограничения, и, между прочим, это не интернет. Это искусство. Это живопись, и скульптура, и музыка, и литература, и танец, и так далее, и так далее.
Мы все знаем (или, по крайней мере, подозреваем), что в процессе создания произведения искусства художник преодолевает какие-то собственные неизбежно существующие границы. Нам нравится образ гения-художника, почти теряющего рассудок в экстазе, магия творческой силы которого так сильна, что перед ним широко распахиваются двери восприятия: Гоген, который находил вдохновение в южных морях; О’Кифф — в пустыне; Поллок, прорвавшийся на следующий уровень абстрактной живописи у себя в гараже.
Да, отлично. Рады за них. Вперед, художники! Но о чем мы говорим гораздо, гораздо меньше — так это о том, как переживание искусства поможет нам выбраться из собственной тесной скорлупы. И нам для этого не обязательно быть гениями-творцами, нужно только сойти с накатанного пути и позволить себе видеть.
Искусство, похожее на этот мир, помогает увидеть мир
Мрак в мире — это только тень. За ней радость, и мы можем к ней прийти. И в темноте есть сияние и слава — нужно только это увидеть. А чтобы видеть, необходимо только одно — смотреть. Я умоляю тебя — открой глаза!
ФРА ДЖОВАННИ Давайте поговорим о тех двух видах искусства, которые вы можете увидеть в крупных музеях: европейскую живопись прошедших пяти столетий или около того, и черно-белую фотографию двадцатого века. У них гораздо больше общего, чем вы могли подумать. Потому что они, в общем и целом, сосредоточены на изображении.
Здесь стоит отметить, однако, что абсолютно достоверное отображение невозможно. Тем не менее, когда вы смотрите на многие картины и фотографии этих эпох, они как будто громко кричат вам, что изображают вещи такими, какие они есть (или, скорее, какими они были), какими они выглядят. Художники изображали — иногда очень искусно, часто с искренней страстью, — как драпировались одеяния на телах их современников; как выглядели деревья и здания на заднем фоне; как тени от людей, проходивших по тротуару, падали на стены. Они брали материал из жизни и делали из него искусство, точно так же, как они делали это из красок и холста или целлюлозы и эмульсии.
Зайти в художественную галерею — это как провести урок в переполненном классе: каждый ребенок требует вашего внимания; каждый хочет, чтобы вы послушали, что он хочет сказать. И все картины хотят рассказать о миллионе вещей: о любви, о религии, о процветании, власти, статусе, технической виртуозности и умении показать себя, о глубокой духовной борьбе и неудачах, о фантазии, волшебстве, форме, свете, тени, перспективе, чуде, отчаянии, жертве, и о многом-многом другом. Но возможно — возможно! — иногда они говорят о чем-то громче, чем обо всем остальном: «Посмотри! Это мир! Открой глаза и посмотри на него!»
Искусство, непохожее на мир, помогает увидеть мир
Быть современным — значит позволить воображению и изобретению делать значительную часть того, что раньше делали традиция и ритуал.
АДАМ ГОПНИК И тогда все внезапно становится ясно: Тёрнер, импрессионизм, кубизм, абстрактный экспрессионизм и практически все остальное. Бах! Давайте больше не будем волноваться о том, как вещи выглядят в этом мире; давайте признаем, что человеческие догадки всегда были своего рода сломанным устройством для «восприятия» «реальности». Давайте лучше подумаем, какими видит вещи художник, как он воспринимает мир, поразмышляем о его личных впечатлениях и о том, как они становятся абстрактными. Так начинается история, которую все мы знаем, — движение, которое в девятнадцатом и двадцатом веках прошло путь от искусства, похожего на окружающий мир, до искусства, которое совсем на него не похоже.
Бог знает, почему для того, чтобы ваши глаза открылись, вам не нужно смотреть на что-то, в точности похожее на мир. Когда искусство — любое искусство, будь то утонченный реализм Вермеера или дикий абстракционизм масштабного настенного граффити, нарисованного в подворотне на прошлой неделе, — оставит на вас свой отпечаток, вы всё увидите более отчетливо, не только то, что вы считали искусством.
Это все равно что выйти из темного кинотеатра и изумиться тому, что на улице все еще день, — одно мгновение все вокруг сверкает. И знаете, Тёрнер действительно был прав насчет закатов. И вы действительно можете увидеть лицо девушки со всех углов одновременно, потому что она говорит с вами, она двигается, она не статична. И жестянка из-под супа сверкает во всей своей обыденной красоте, и возможно, вас посещают провокационные мысли о капитализме, а возможно, нет. Но в любом случае вы думаете и видите. Свет включился.
