«В разговоре с ним, — писала Виже-Лебрён, — я выразила восхищение предстоящей возможностью видеть великую Екатерину, но не скрыла боязни и чувства неловкости, каковых опасалась при представлении сей великой государыне. „Успокойтесь, — ответствовал он, — вы будете поражены ее благожелательностью, она ведь воистину добрая женщина“.
Признаюсь, таковое выражение удивило меня, — продолжала художница. — Я никак не могла поверить, что это действительно так, судя по тому, что до сих пор о ней слышала. Правда, принц де Линь, рассказывая… о ее путешествии в Крым, поведал о некоторых случаях, кои показывали любезность и простоту ее обращения; но, согласитесь, „добрая женщина“ — это совсем не подходящее для нее выражение»[1].
И тем не менее при встрече путешественница убедилась в справедливости слов посла. Властительница огромной империи, хозяйка блестящего двора, законодательница, чей гений прославляли Вольтер и Дидро, держалась просто и ласково, будто между нею и скромной художницей не существовало непреодолимой пропасти. Такое поведение было результатом обдуманной и многолетней «политики», которую Екатерина II проводила при личных контактах с окружающими.
Рассматривая жизнь двора, невозможно обойти вопрос о том, какие отношения связывали монарха и его приближенных. Они могли быть очень различны: от деспотического подавления императором всякой индивидуальности, как при Павле I, до презрения и холодной конфронтации, которые существовали между Николаем II и его придворными. Гармония не всегда достижима. Многое зависит от личных качеств государя.
Как планеты вращаются вокруг Солнца, так двор вращался вокруг своего сюзерена. Император был центром маленькой вселенной. Этот мирок пронизывали сложнейшие связи, от прочности которых во многом зависела стабильность престола. Одно неловкое движение, и сановные «светила» сходили с орбит, сталкивались друг с другом, а то и с государем.
Конфликт с двором мог привести к перевороту. В России неумение ладить с ближайшим окружением лишило власти молоденькую и нелюдимую правительницу Анну Леопольдовну, стоило жизни взбалмошному Петру III и вспыльчивому Павлу I. Поэтому большинство монархов очень осторожно обращались с таким сложным и опасным механизмом, как двор. Каждый выбирал свой стиль поведения, свой образ, свою маску, под которой показывался приближенным.
Людовик XIV — «король-солнце» для всех французов — в кругу придворных становился любезным арбитром элегантности, законодателем моды и так влиял на окружающих. Петр I — то грозным Отцом Отечества, то простодушным шкипером. Фридрих Великий — дядюшкой Фрицем, по-свойски беседовавшим с солдатами и философами. Мария Терезия — живым воплощением семейных и религиозных добродетелей…
У такой талантливой актрисы, как Екатерина II, имелось множество ролей. И каждая была уместна в разных обстоятельствах. Премудрая Мать Отечества, представавшая перед подданными в торжественных случаях, на приемах, выходах и официальных праздниках, превращалась в чиновницу первого ранга на заседаниях совета или при работе кабинета статс-секретарей. В частной жизни, с которой так тесно связан и о которой так хорошо осведомлен двор, императрица предпочитала выглядеть просто и непритязательно.
Сохранился характерный анекдот. Однажды Екатерине II был представлен старый генерал, которого она благосклонно «пожаловала к руке». «А я ведь вас до сих пор не знала», — посетовала императрица. «Да и я, матушка, не знал вас до сего дня», — простодушно отвечал вояка. «Охотно верю, — кивнула та. — Где и знать-то меня, бедную вдову!»[2]
За достоверность подобных историй ручаться нельзя. Ими полны мемуары тех лет. Для нашего сюжета они важны потому, что живо передают восприятие государыни подданными. Она сердечна, склонна подтрунить над собой, любит казаться проще, чем есть на самом деле, с ней не страшно разговаривать. Над созданием такого образа Екатерина трудилась долго и тщательно. Он помогал ей наладить ровные, доверительные отношения с многочисленными служащими двора от камергеров и статс-дам до истопников.
Нигде столь тонко не проявлялось умение императрицы «властвовать сердцами», как в сложных и подчас драматичных контактах с ближайшим окружением. Со стороны могло показаться, что альянс государыни и ее вельмож безоблачен, власть непререкаема, двор избавлен от кипения интриг. На деле же Екатерина с неустанной заботой оберегала хрупкое равновесие сил, которое позволяло царствовать при внешней поддержке большинства группировок. Наиболее действенным инструментом для достижения этой цели являлись личные связи государыни, ее стиль, манера поведения, привычки в повседневной жизни.
«Бедная вдова»
У графа Шуазель-Гуфье были причины назвать Екатерину II «доброй женщиной». Брат французского министра иностранных дел герцога Этьена Франсуа Шуазель-Амбоаза, он и сам сделал дипломатическую карьеру. В 1784–1791 годах граф служил посланником в Стамбуле и активно противодействовал политике Петербурга. Парижский кабинет того времени всемерно поддерживал Оттоманскую Порту против России. Версаль видел в усилении последней на Черном море угрозу свой левантской торговле. Франция выделяла Турции денежные субсидии для войны с северной соседкой, участвовала в перевооружении ее армии, направляла офицеров для обучения османских войск, инженеров для перестройки на европейский лад крепостей, в том числе Очакова и Измаила, а также перевозила военные грузы на своих судах под флагом нейтральной страны. В 1787 году Версаль через Шуазель-Гуфье оказал на престарелого султана Абдул-Гамида I давление и фактически спровоцировал начало второй Русско-турецкой войны.
Сам граф относился к России и ее монархине весьма враждебно не только по политическим причинам, но и в силу идеологических воззрений. Ученый-археолог, член Парижской академии наук, он разделял идеи «русской угрозы», укоренившиеся в XVIII веке во Франции. Его книга «Живописное путешествие по Греции» содержала немало выпадов против «северных варваров» в духе рассуждений аббата Шаппа д’Отроша и Жан Жака Руссо о необходимости «загнать русских обратно в леса и болота, откуда они так опрометчиво выбрались при Петре I»[3].
После революции Шуазель вынужден был покинуть родину. Как многие его соотечественники, скитался по Европе. Англия не дала ему крова, и по иронии судьбы он нашел прибежище именно в России. Позднее Павел I даже назначил «Гавриила Августовича» директором Академии художеств. А при жизни Екатерины II французская эмиграция пользовалась в Петербурге покровительством и поддержкой государыни. Зная о роли Шуазеля в развязывании Русско-турецкой войны, императрица могла бы отнестись к нему далеко не так радушно, как к другим беженцам. Однако она предпочла «забыть» о «заслугах» посла, поступая по пословице: кто старое помянет, тому глаз вон. Конечно, для подобного поведения имелись политические мотивы — Шуазель являлся видной фигурой в эмигрантской среде, через него можно было влиять на ее настроения. Однако нельзя сбрасывать со счетов и личное мягкосердечие Екатерины, ее человеческую жалось и сострадание. Полжизни граф считал императрицу Северной Мессалиной, а, прибыв в Петербург, встретился с «доброй женщиной».
