Перламутровка ванильная (Agraulis vanillae)
Перламутровка глэнвилль (Melitaea cinxia)
Перламутровка диана (Speyeria diana)
Перламутровка кибела (Speyeria cybele)
Перламутровка малинная (Brenthis daphne)
Пестроглазка галатея (Melanargia galathea)
Пестрокрыльница изменчивая (Araschnia levana)
Поликсена (Zerynthiapolyxena)
Продоксида юкковая (Tegeticule yuccasella)
Птицекрыл королевы Александры (Omithoptera alexandrae)
Птицекрыл райский (Omithoptera paradisea)
Репейница (Vanessa cardui)
Репница (Pieris трое)
Семела (Hipparchia semele)
Сенница болотная (Coenonympha tullia)
Стеклянница шершневидная (Sesia bembeciformis)
Толстоголовка кларус (Epargyreus clarus)
Толстоголовка протей (Vrbanusproteus)
Траурница (Nymphalis antiopa)
Углокрыльница запятая (Polygonia comma)
Фициод пратенсис (Phyciodes pratensis)
Харакс двухвостый (Charaxes jasius)
Харакс фруктоед (Charaxes eupale)
Хвостатка аффинис (Callophrys affinis)
Хвостатка колорадская (Hypawrotis crysalus)
Циррофан (Cirrkophanus triangulifer)
Шашечница аталия (Mellicta athalia)
Шашечница поладриас (Poladryas minuta)
Шашечница фаэтон (Euphydryas phaeton)
Шашечница цинксия (Melitaea cinxia)
Шелкопряд непарный (Lymantra dispar)
Эвфилот эль-сегундо (Euphilotes bemardino allyni)
Эпименис (Psychomorpha epimenis)
Юнония (Precis coenia)
Глава 1
Бабочки — это страсть
В современной физике есть так называемая «теория струн». Она гласит, что мир, в котором мы живем, имеет не четыре измерения (три пространственных плюс время), но гораздо больше. Возможно, целых десять. Дополнительные измерения, свернутые во много раз, «замкнувшиеся на себя», запрятаны в недрах привычного для нас пространства. Эти «свертки», занимающие очень мало места — не больше, чем электрон или протон, — и есть «струны»: крохотные вибрирующие петли. А может быть, тайных измерений еще больше — они есть не только у пространства, но и у времени. Они совсем близко от нас, но в то же самое время страшно далеко — ведь наши органы чувств не способны их воспринять: диапазон наших «приемников» слишком узок.
Когда ты впускаешь в свою жизнь бабочек, у мира появляется добавочное измерение. Воздух вокруг тебя вибрирует — это взмахи крыльев. Вот приближается адмирал. Грациозно танцуют переливницы. Порхает данаида. Все это было и раньше, было всегда, просто ты не обращала внимания. Смотрела, но не видела. Есть определенные места и времена года — оживленные улицы, зима — когда в воздухе абсолютно пусто. Но далее этот воздух, где бабочек нет и быть не может, все равно пронизан их присутствием, ветром запредельных измерений. Бабочки — новая грань твоего существования.
В мою жизнь бабочки вошли однажды летом, среди бела дня, на берегу реки в Нью-Мексико. К моему лицу спикировал парусник рутул. Размах крыльев у него около трех дюймов[3], но в тот момент он показался мне совсем громадным. Лимонно-желтые крылья с фантасмагорическими полосками, окаймленные черными фестонами, завершались эдаким хвостом — длинным, раздвоенным, в красную и синюю крапинку. Не унюхав ничего интересного, бабочка упорхнула, а я осталась сидеть — польщенная, слегка ошалевшая, словно удостоилась подарка, которого не заслужила. Может быть, мне хотели преподать несложную истину: «Красота существует просто так, без причин и целей»?
Парусник рутул
Рутул высматривал себе пару, спасался от птиц, искал пищу — нектар или забродившие соки растений. Как и большинство бабочек, он пробовал пищу на вкус ножками, а обонял усиками. На гениталиях у него были глаза — одиночные светочувствительные клетки[4]. Он вышел из куколки сутки тому назад и, если ему посчастливилось, прожил после нашей встречи еще месяц.
Позднее я влюбилась в самых крохотных бабочек — серых хвостаток размером с ноготок. Их едва замечаешь боковым зрением где-то среди сорняков, на фоне забора. Банальны, как почтовый ящик. Но дайте им только присесть — и они сложат крылья, демонстрируя их нижнюю сторону, так называемый испод. Фестоны — оранжевые, как плод манго. Узоры в голубовато-каштановых тонах. Полумесяцы. Вензеля. Тайные письмена.
В фильме «Парк юрского периода-2» герой Джеффа Голдблума застревает на острове, кишащем динозаврами. Пока другие персонажи фильма восторгаются стадом трицератопсов, Голдблум ворчит сквозь зубы:
— «Ах-ах-ах! Вот это да!» С этого всегда начинается. А кончается воплями и паникой.
Ах! Вот это да! Все начинается с восклицаний. Затем — определители и вновь определители, пикники среди лугов, вопли и паника: «Лови её, лови! Уйдет!» Для некоторых из нас бабочки становятся объектом помешательства. Впрочем, я не стала бы относить себя к числу этих безумцев. Да, я увлекаюсь бабочками, но моя страсть не выходит за границы разумного.
Не то что у некоторых.
Элинор Глэнвилль — землевладелица, относительно состоятельная женщина, мать двоих детей. В 1685 году, в возрасте тридцати одного года, после семи лет вдовства она снова вышла замуж. Второй муж Элинор был моложе ее на десять лет. Ничего хорошего из этого брака не вышло.
Когда он однажды взвел курок пистолета и прицелился ей в грудь с криком «застрелю!», — вспомнила ли Элинор о переливницах, порхающих из тени в свет, из света в тень в озаренной солнцем дубовой роще? Когда муж ее бросил (а она успела родить ему двоих детей), нашла ли она успокоение, выращивая гусениц, наблюдая, как капустницы кормятся листами капусты и водяного кресса или ботвой репы, как перламутровка превращается в куколку, массивный длинный гроб, но прежнего цвета, с обоих боков точно присыпанный серебром?
В 1703 году один известный лондонский энтомолог писал: «Леди Глэнвилль, устыдив всех нас, привезла в город прекраснейшую коллекцию бабочек, исключительно английских. Леди имеет обыкновение платить за четыре или пять десятков обычных гусениц по шесть пенсов и затем выкармливает их: за гусениц отменной редкости, в качестве поощрения, она платит по шесть пенсов за штуку — вот еще один способ обеспечить бедняков работой».
