Были и другие отличия: к примеру – ногти, за неимением своих, пришлось наклеить искусственные. На каждой ноге всего по четыре пальца; нет червеобразного отростка-аппендикса и зубов мудрости. Более развитый и совершенный, чем у человека, дыхательный аппарат исключал возможность икоты. При вдохе объем грудной клетки увеличивался сантиметров на двенадцать. Вес очень маленький, чуть больше сорока килограммов.
Тем не менее у него были ресницы, брови, отстоящие большие пальцы на руках, бинокулярное зрение и тысячи других физиологических характеристик обычного человека. Ему не грозили бородавки, зато грозили язва желудка, корь, кариес. Гуманоид, но не человек. И совершенно по-человечески он был подвержен любви, страху, сильной физической боли и приступам жалости к себе.
Через полчаса ему стало лучше. Желудок еще сводили спазмы, и казалось, будто голова налита свинцом, – но пришло чувство, что первый кризис миновал и можно посмотреть на окружающий мир непредвзято. Он сел и оглядел луг с пятнами жухлой травы, кустами полыни, кляксами подтаявшего и вновь замерзшего снега. Воздух был чист, небо – затянуто серой дымкой, так что мягкий рассеянный свет не резал глаза – не то что прямые солнечные лучи два дня назад. Вдалеке, за рощицей обступивших пруд темных голых деревьев, стоял домик с сараем. От блеска воды перехватило горло – сколько же ее тут… За два дня на Земле ему уже приходилось ее видеть, но привыкнуть к подобному зрелищу пока не удалось: еще одно потрясение от, казалось бы, известного заранее. Он, разумеется, знал про океаны, озера, реки – знал о них с детства, но от изобилия воды в одном-единственном пруду все равно перехватило дыхание.
Даже в непривычности луга была своеобразная красота. Пейзаж (как и многое другое в этом мире) совсем не походил на ожидаемое, но чужие цвета, формы и запахи таили в себе щемящее очарование. Даже звуки – ведь его чувствительные уши различали множество непривычных приятных шумов в траве: стрекот насекомых, которым удалось пережить холод раннего ноября; и даже – когда он снова приник к земле – едва слышное тихое рокотание самой планеты.
Внезапно в небе захлопали черные крылья и с хриплыми тоскливыми криками над головой пролетело несколько ворон. Антеец провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду, потом улыбнулся. Этот мир все же прекрасен…
Место для лагеря он выбрал тщательно: заброшенный угольный карьер. На несколько миль вокруг не было ничего, кроме голой земли, кустиков бледной травы и черных, выступающих на поверхность пластов. Возле одного такого выступа, почти сливаясь с темным камнем, и стояла палатка. По виду она была сделана из серой саржи.
Он был так вымотан, что несколько минут отдыхал и только потом достал из рюкзака еду. Натянув тонкие перчатки, прежде чем коснуться свертков, он выложил их один за другим на складной столик, затем извлек из-под стола набор инструментов и поместил рядом с покупками. Глянул на яйца, картофель, сельдерей, редиску, фасоль, рис, сосиски и морковь и улыбнулся про себя. Пища выглядела безобидной.
Потом вооружился одним из маленьких металлических приспособлений, погрузил его кончик в картофелину и приступил к качественному анализу…
Три часа спустя он съел сырую морковину и откусил кусочек от редиски, обжегшей ему язык. Пища оказалась хорошей – очень странной на вкус, но хорошей. Он развел костер, сварил яйцо и одну картофелину. Сосиски пришлось закопать: в них обнаружились какие-то сомнительные аминокислоты. Но прочая пища не грозила опасностями, если не считать бактерий, которые тут были повсюду. Все как они надеялись. Картошка ему понравилась, несмотря на количество углеводов.
Он очень устал. И все же, перед тем как лечь на раскладушку, он вышел из палатки посмотреть на тот клочок земли, где два дня назад, едва прибыв на Землю, уничтожил двигатели и навигационные системы своего одноместного суденышка.
Глава 2
Звучал Квинтет для кларнета ля мажор Моцарта. Как раз перед последним allegretto Фарнсуорт поправил басы на каждом из предусилителей и чуточку прибавил громкость. Затем тяжело уселся в кожаное кресло: ему нравилось слушать allegretto с раскатистыми басовыми обертонами; они придавали кларнету резонанс, который, казалось, сам по себе имеет какое-то значение. Сложив пухлые пальцы на животе, Фарнсуорт уставился на занавешенное окно, выходящее на Пятую авеню, и стал слушать, как нарастает музыка.
Когда отгремел финальный аккорд и магнитофон автоматически отключился, Фарнсуорт посмотрел на ведущую в приемную дверь и увидел в проеме терпеливо ожидавшую горничную. Он перевел взгляд на каминную полку, где тикали фарфоровые часы, и нахмурился. Затем вновь повернулся к прислуге:
– Да?
– К вам мистер Ньютон, сэр.
– Ньютон? – Фарнсуорт не знал богатых Ньютонов. – Что ему надо?
– Он не сказал, сэр. – Горничная чуть заметно приподняла бровь. – Он странный, сэр. И выглядит очень… важным.
Немного подумав, Фарнсуорт кивнул:
– Впустите.
Горничная оказалась права: тип и впрямь был на редкость странный. Высокий, тонкокостный, с белыми волосами. Юношеское лицо, гладкая кожа, но глаза необычные: как будто слабые, чрезмерно чувствительные, – но вместе с тем они старые, мудрые, усталые. Дорогой темно-серый костюм. Гость прошел прямиком к креслу и сел осторожно, будто нес на плечах тяжесть. Только тогда он взглянул на Фарнсуорта и улыбнулся:
– Оливер Фарнсуорт?
– Не желаете ли выпить, мистер Ньютон?
– Стакан воды, пожалуйста.
Фарнсуорт мысленно пожал плечами и отправил горничную принести воды. Как только та вышла, он подался вперед тем универсальным движением, которое означает: «Выкладывайте, что у вас там?»
Ньютон тем не менее остался сидеть прямо, сложив длинные тонкие руки на коленях.
– Насколько я понимаю, вы специалист по патентному праву? – спросил он.
В голосе слышался чуть заметный акцент, а произношение казалось слишком четким, слишком официальным. Определить акцент Фарнсуорту не удалось.
– Да, – сказал Фарнсуорт и чуть суховато добавил: – У меня есть приемные часы, мистер Ньютон.
Ньютон, как будто не услышав последних слов, продолжал мягко:
– Насколько я понял, вы – лучший патентный поверенный в Соединенных Штатах. И очень дорогой.
– Да. Верно.
– Прекрасно. – Гость нагнулся через подлокотник кресла и поднял свой портфель.
– И чего же вы хотите? – Фарнсуорт снова посмотрел на часы.
– Я хотел бы спланировать с вами кое-какие операции. – Гость достал из портфеля конверт.
– Вам не кажется, что час уже довольно поздний?
Ньютон открыл конверт и достал тонкую пачку купюр, перехваченную резинкой. Затем поднял голову и доброжелательно улыбнулся:
– Вы не могли бы подойти и взять их? Мне очень трудно ходить. Ноги больные.
