Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Но все это лишь придает мне сил. С восьми лет меня спрашивают: «Кем хочешь стать, когда вырастешь?». Каждый раз я отвечаю: «редактором “Нью‑Йоркера”», и каждый раз люди смотрят на меня так, будто я сказал «истребителем драконов» или «гольфистом‑трансвеститом». И тем самым еще на шаг подталкивают меня к воображаемой двери с табличкой «Выход».
Возможно, именно поэтому я так быстро невзлюбил Кловер. Раз за разом меня затыкали недоумки, просто неспособные широко мыслить, – особенно в начальной школе, где в маленьких городках человеку начинают промывать мозги прежде всего.
Помню, в первом классе мы проходили вычитание.
– Когда от одного отнимают другое, как это называется? – спросила учительница.
– Воровство! – крикнул я, очень довольный собой. Формально я не ошибся, но учительница считала иначе, судя по красноречивому взгляду, которым она меня сверлила после этого еще минуты три.
В том же году у нас состоялся день Отцов‑основателей, помню его как вчера. Я вышел к доске с докладом в руках – много часов его писал – и рассказал классу все, что знал.
– Большинство Отцов‑основателей были скрытыми гомосексуалистами и рабовладельцами, – сказал я.
Ясное дело, договорить мне не дали.
В тот день после школы моих родителей впервые вызвали «на разговор». Это стало началом моих сложных отношений с образовательной системой.
– Ну да, он странноват, и что такого? – спросила мама учительницу.
– Миссис Филлипс, ваш шестилетний сын на уроке заявил, что Отцы‑основатели Соединенных Штатов были геями‑рабовладельцами, – ответила та. – Не уверена, что подобное поведение можно назвать просто «странноватым».
– Это, наверное, я виноват, – сказал папа. – Он попросил меня рассказать ему какой‑нибудь забавный факт про Отцов‑основателей, ну я и рассказал.
– Он интересный факт просил, дубина! – гаркнула на него мама. – Это я ему сказала к тебе пойти! Неудивительно, что у мальчика проблемы в школе, у него же отец придурок!
– На самом деле, миссис Филлипс, – вмешалась учительница, – в первый день школы он рассказал классу, что это вы поведали ему, почему назвали его Карсоном, – потому что по телевизору показывали шоу Джонни Карсона как раз когда вы его, кгхм… делали.
Я впервые увидел, как мама громко и судорожно сглотнула.
– Ох, – сказала она. – Что ж, пожалуй, тут и впрямь моя промашка.
Именно тогда мои родители в последний раз появились на людях вместе. Как вы, вероятно, уже догадались, я еще и из тех ребят‑циников, у которых нет нормальной семьи.
Только в десять лет, увидев, как общаются между собой чужие родители, я понял, что люди, оказывается, женятся по доброй воле, потому что друг друга любят. Мне всегда казалось, что это скорее такой закон – присылают тебе по почте конвертик, а в нем написано, когда, где и с кем тебе положено размножаться.
Любви у Нила с Шерил Филлипс было, как у кальмара с китом. Но те хоть делили целый океан, а мои родители – только дом в пригороде с тремя спальнями и двумя ванными.
Не сомневаюсь, что на свадьбе у них все было как‑то так:
«Нил и Шерил, берете ли вы этого человека в совершенно не подходящие вам супруги, клянетесь ли всегда ругаться и спорить, в горе и в радости, но в основном в горе, в гневе и в безысходности, у психологов и терапевтов, обещаете ли бесить, а потом и ненавидеть друг друга отныне и пока вас не разлучит смерть, которая по вашей же милости и случится?».
Когда‑то они, может, и любили друг друга или хотя бы так думали. Но в Кловере в определенном возрасте просто больше ничего не остается, кроме как жениться и завести детей. Идея, может, была и не очень, но от моих родителей ожидали именно этого, и они прогнулись под общество.
Мама, как могла, старалась все наладить между ними. Семейная жизнь моих родителей ездила по одним и тем же рельсам: папа недоволен, мама пытается исправить положение, папа все еще недоволен, маме надоедает пытаться, доходит до скандала – и все заново.
К несчастью, папа и не хотел, чтобы все наладилось, он хотел поскорее сбежать, как только будет возможность.
В конце концов мама уволилась с должности администратора медкабинета, потому что папа, цитирую: «Задолбался забирать Карсона из этой гребаной школы». Не то чтобы в риелторском агентстве ему приходилось работать допоздна, просто папа старательно уворачивался от всех своих отеческих обязанностей, как священник в борделе. (Извините уж, я просто невероятно доволен этим сравнением.)
Клянусь, иногда мне до сих пор слышится, как они собачатся на кухне. То полсотни баксов со счета испарились, то грязная тарелка в раковине валяется, – с девяти до десяти вечера они ругались, как по графику. Что ж, хоть какая‑то стабильность была в моем детстве.
Наши соседи каждый вечер за ними подглядывали через забор. Я как‑то попробовал продать им попкорн, но они отказались.
Шло время, Титаник нашей семьи продолжал тонуть. Но по какой‑то извращенной причине я даже рад, что так вышло. В отчаянной попытке спастись я пришел к величайшему открытию в жизни – к словам. Я восхищался словами. Их было так много! Можно было рассказать историю, написать, как прошел мой день и как мне хотелось бы, чтобы он прошел… Безграничные возможности!
Каждый раз, заслышав, что родители опять за свое, я доставал карандаш и блокнот и ехал в город. И все вокруг мгновенно превращалось в белый шум, и меня больше ничего уже не волновало. Вот так я сохранял здравый смысл в этом дурдоме.
До апогея история с родителями дошла, когда умер дедушка, мамин отец. Бабушка переехала к нам жить на год, и ей поставили диагноз «болезнь Альцгеймера».
Она всегда была моей героиней и спасительницей. Когда у меня были проблемы в школе, она сажала меня к себе на колени и говорила: «Не позволяй этой училке тебя задеть, Карсон. Ты гениальный мальчик, а она просто злится, что ей урезали пенсию».
Было грустно смотреть, как она угасает. Даже ребенком я понимал, что что‑то неладно.
Дома она обычно забредала в гардероб и каждый раз удивлялась, отчего ее комната стала такой маленькой. Соседи часто находили ее на улицах одну в поисках машины, которой у нее больше не было.
– Она в третий раз уже вот так шатается по городу, – сказал папа маме однажды в девять вечера.
– Она просто теряется и забывает, как выглядит наш дом, – ответила мама. – А у тебя какое оправдание?
– Я не шучу, Шерил, – сказал папа. – Решай: или уйду я, или она.
Тогда я впервые увидел, как мама лишилась дара речи. На следующий день я помог ей собрать бабушкины вещи.
И хотя бабушка с каждой секундой все глубже погружалась в маразм, она все понимала в тот день, когда мы поместили ее в Кловерский дом престарелых. И молчала. Мама тоже молчала, я подозреваю, ей было стыдно.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
