Нетрудно представить, чем бы все это могло закончиться, если бы не послышался шум приближающихся шагов. Мы спешно вернулись к бамбуковому диванчику, и в палатку тут же вошла преочаровательная брюнетка лет двадцати, оказавшаяся, как я понял впоследствии, лучшей подругой Доры. «Мисс Флора МакДауэл — господин Фонтеней» — представила нас друг другу моя спутница. Мы церемонно раскланялись. Дора отрекомендовала меня как французского инженера, ненадолго прибывшего в Индию, и тут же сообщила, что я сделал ей некоторого рода признание, после чего нескромно поцеловал. Флора была будто возмущена, но подруга продолжила: «Я не против, но я бы хотела, чтоб он был нашим общим другом». Я был не против, и Флора, кажется, тоже. Во всяком случае, она не вырывалась, когда я взял ее за талию и принялся целовать — сначала в щеки, потом в губы. Мисс Дора оставила нас; я же был не в силах оторваться и продолжал исследовать это милое лицо — томные глаза, нежные губы; спускаясь все ниже и ниже — к прекрасной груди, точно выпрыгнувшей мне навстречу из атласного корсажа. Когда я прильнул к одному полушарию цвета слоновой кости, Флора издала тихий стон и вырвалась из моих рук. «Довольно», — попросила она и предложила, выйти к публике. Я подождал, пока она привела себя в порядок — напудрила носик, уложила выбившиеся локоны обратно в прическу. Она попросила меня никому ничего не рассказывать — я дал ей слово чести. После этого мы вышли из палатки и завели неспешный разговор.
«Я не узнаю Дору», — сказала девушка. По ее словам, подруга всегда была очень строгой, но я сумел растопить лед неприступности. Затем Флора сообщила мне, что у них с Дорой есть и третья подруга, которая вот-вот вернется из путешествия; и что их вкусы, взгляды и характеры настолько схожи, что Флора с Дорой будто составляют одно целое; в то время как третью подругу любят, будто сестру. Девушки познакомились, будучи еще совсем малышками, расстались, но три года назад встретились вновь и с тех пор были неразлучны. С двумя из них случилась одинаковая беда: смерть матери, после чего их поместили в пансион Нейн, где Флора и Дора повстречались впервые. После двух лет обучения в пансионе девушки уехали в Индию, где жил отец Доры и тетя Флоры, заменившая ей мать. На этих словах наш разговор кончился — мы дошли до дворца и девушка попросила оставить ее; после чего пожала мне руку и растворилась в огромном холле.
Я остался один, ошеломленный этим чудесным приключением; мне хотелось еще раз вспомнить, обдумать и навсегда запечатлеть в памяти образ двух прелестниц, столь взволновавших мое неприступное сердце. Осознав это, я сел в свою коляску и отправился домой.
Лео.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Калькутта, 3 декабря 18… г.
День назад, сразу после обеда, ко мне подошел мальчик и подал визитную карточку. Она была украшена листком папоротника и подписана мисс Дорой. «Буду у вас около шести вечера» — гласила короткая надпись. Я вздрогнул. Дора Симпсон желает возобновить знакомство! После всего, что между нами было на балу! Я был озадачен — ведь эта карточка могла означать все, что угодно: каприз молодой искательницы приключений; розыгрыш местных хулиганов, заметивших наши нежные отношения; или, наконец, попытка злостно скомпрометировать мисс Дору.
Недоверие охватило меня, но, в принципе, записка не могла никак повлиять на мой привычный распорядок дня — в шесть вечера я обычно возвращался домой. Так я решил поступить и в этот раз, а если дело бы не выгорело — взять коляску и отправиться на Мэйден. Но волнение осталось — я не мог писать отчет; план строительства не поддавался изучению, в газетах плыли строки, даже сигареты я был не в состоянии курить! Такое впечатление произвела эта записка на прожженного авантюриста вроде меня…
Дора была невыносимо соблазнительна и, судя по всему, начисто лишена предрассудков. Прошло два дня с того вечера, но я все еще помнил вкус ее поцелуя и теплый гибкий стан. За то недолгое время, которое мы провели вместе, я успел узнать о ней больше, чем узнаю за долгое время общения о чопорных знакомых из высшего света. Итак, Дора была девушкой передовых взглядов, любительницей наслаждений, но не лишенной здравого смысла и чувства меры. Столь же интересна была и ее подруга Флора — с густой иссиня-черной шевелюрой с огромными синими глазами, любвеобильная и столь нежная, что думать о ней получалось лишь в самом деликатном ключе. Дора же вызывала мысль о сладострастии и разврате.
Я был настолько глубоко погружен в свои размышления, что шесть часов настало внезапно, и лишь голос Доры вернул меня из сладостного забытья. Она пришла не одна: позади, чувственно улыбаясь, стояла и Флора. Девушки шутливо пожурили меня за неподготовленность к их визиту; я, оправдываясь, сказал, что до последнего момента не мог поверить своему счастью. «Что вы называете “этим счастьем”, сударь?» — спросила Дора. — Ведь мы заехали полюбоваться на жилье заезжего француза»… И вырвала руку, которую я уж было собирался горячо сжать. Она поинтересовалась, не собрался ли я завести интрижку, едва прибыв в Индию; и не от того ли это, что я — француз и подобные выходки у нас в крови. Я был несколько разочарован; хотя обе девушки были расположены, судя по всему, самым благожелательным образом. «Давайте поговорим», — предложила Дора. Обе они сели на софу, а я — рядом в низкое креслице. Я не удержался и взял за руку Флору, которая не стала прерывать пожатие.
Дора заявила, что они с подругой доверяют мне и не сомневаются в моей скромности. Они искренне верят в то, что я буду настолько аккуратен, что им никогда не придется краснеть в обществе из-за того, что оброню неосторожное словцо. Она заставила меня поклясться в том, что я сохраню в глубочайшей тайне все, что нас будет связывать и буду на людях относиться к ним столь же уважительно и отстраненно, как если бы видел их впервые в жизни.
При этих словах Флора печально улыбнулась и сказала, что французы излишне легкомысленные и нескромные…
Я не мог более терпеть этого, вскочил и заявил, что не понимаю, о чем они говорят, и всякие клятвы были бы здесь бессмысленны, поскольку я и так готов относиться к ним вежливо и с участием. Дора тут же поспешила заверить меня в том, что хватит лишь моего слова; они и так считают меня настоящим джентльменом. В знак примирения она попросила поцеловать их обеих, чем я и занялся с превеликим удовольствием. Я страстно приникнул к Доре, затем принял в объятия Флору и вскоре достиг такого возбуждения, что, казалось, готов был закричать. В этот момент Дора тревожно поинтересовалась, не может ли кто-нибудь помешать нам. Я поспешил заверить их в нашей полной безопасности, после чего мы все втроем отправились в спальню. Дора тут же скинула свою накидку, шляпу и перчатки; Флора же вновь завладела мной, прижав к груди и полностью приникнув к моему телу. Так обе девушки стали моими до восьми вечера. Дора немедленно освободила меня от мук, расстегнув брюки, и принялась ласкать; я же принялся ощупывать тело ее подруги, напрягаясь все больше. В тот момент, когда я, казалось, был уже не в силах терпеть, Дора предложила себя, разлеглась на кушетке и позволила войти в самое нутро себя. Я не приминул воспользоваться предложением; оставшись, по ее настоянию, до самого конца. Флора также не осталась без ласки — нежнейшая подруга умелыми руками делала все, чтобы ей не было скучно. Когда я уже хотел встать, она вновь сжала ягодицы и я почувствовал, как вновь закипает желание; Флора же, завороженная, следила за процессом, щекоча меня в самом интимном месте и всячески отмечая детали. На этот раз я лучше владел собой и наша общая страсть продолжалась дольше — я ласкал клитор Доры, сжимавшей мою поясницу и двигался в разном темпе, я был нежен и строг одновременно.
