Прошло полторы недели; она не звонила, у моего дома не появлялась, я не получал злобных анонимок, не слушал по несколько раз на дню молчаливое сопение в телефонную трубку и уже решил, что всю эту историю можно забыть.
Но вот чего я не мог забыть, даже при всем желании, так это битвы, которая разыгралась в суде и которая, собственно, привела Конни Сайкс на мой порог. И хоть я надеялся, что со временем и я стану для нее всего лишь воспоминанием, пусть и не особенно приятным, все же у меня оставалось подозрение, что боль и горечь поражения пройдут у нее еще не скоро.
А то и никогда.
Глава 2
Начиная бракоразводный процесс, одни супруги врываются в него, топоча ногами, раздувая ноздри и тараня лбом воздух: так бык выносится на арену, готовый вздеть на рога первого, кто попадется. Другие сначала демонстрируют самые прекрасные намерения, а удар наносят потом, исподтишка. Лишь немногим удается расстаться по-человечески, в основном же развод – это необъявленная партизанская война.
Для семейных пар главным объектом тяжбы обычно становятся дети. Даже те мамаши и папаши, которым родительская роль не очень-то по душе, начинают лгать и притворяться, будто это и есть главное дело их жизни. Еще бы, ведь признаться в равнодушии к собственным отпрыскам, более того, сделать публичным достоянием свои давние мечты о том, как бы поскорее отделаться от этой семейной бодяги, – значит нарваться на всеобщее осуждение.
Кстати, именно те родители, которые в обычной жизни обращают на своих чад не больше внимания, чем на мебель, в суде дерутся за право опеки над ними как львы: еще бы, ведь главное для них – победа.
В самых худших случаях детей превращают в подобия ручных гранат. Обвинения в невыполнении родительских обязанностей, в жестокости и даже насилии всплывают и лопаются, точно пузыри на болоте, как правило, не имея под собой ни малейшего основания. Однако, когда речь идет о будущем детей, любое обстоятельство нуждается в проверке. И тогда судьи обращаются за профессиональным советом к кому-то вроде меня.
Хотя у моей профессиональной жизни есть и другая сторона: иногда я помогаю лейтенанту Майло Стёрджису распутывать зверские убийства.
Но это как раз легко.
* * *
Когда я только оставил работу в Западной педиатрической больнице и открыл частную практику, я избегал любых случаев, связанных с опекой над детьми, причем настолько, что даже отправлял к коллегам тех пациентов, которым предстояло что-то похожее на судебную тяжбу. Я знал, что работа в суде – дело выгодное, однако недостатка в клиентах у меня не было, а со слов тех из моих коллег, которым не повезло вляпаться в систему, я знал, что она непредсказуема и хаотична, а заправляет в ней банда придурков и садистов.
Всё в интересах ребенка – ага, как бы не так.
Моя практика процветала: ко мне обращались в основном хорошие люди, которые приводили таких же хороших детей с маленькими проблемками, от которых я избавлял их в самые короткие сроки. Впору почувствовать себя героем – кому такое не нравится?
А потом ребенок, с которым я занимался уже некоторое время, вдруг стал объектом судебной тяжбы. Четырехлетняя Эми росла без отца, с мамой, которая, в общем и целом, отлично справлялась с воспитанием, а ко мне пришла лишь затем, чтобы уточнить кое-что в вопросах дисциплины, дальнейшего развития и выбора школы. Спокойная и уравновешенная малышка была обязана своим существованием «однодневным гастролям» родителей: матери и никогда не виденного ею отца – тогда еще женатого бывшего полицейского из штата Вашингтон, уволенного за взятки и подозревавшегося в худшем.
Вышеуказанный папашка не только ни разу не появился на горизонте крошечной дочкиной жизни, но и гроша ломаного не прислал на ее содержание. Мать Эми обращалась с заявлением о выплатах для девочки, но ничего не вышло, да женщина и не настаивала: она зарабатывала, им с девочкой хватало, ее все устраивало.
Пока однажды вечером в ее квартире не раздался звонок. Она открыла дверь и – здрасте, пожалуйста! – явился не запылился, с порога попытался ее облапить, а когда она его оттолкнула, то, нагло ухмыляясь, сунул ей под нос бумаги о начале судебного процесса о совместной опеке над ребенком. Оказывается, он недавно развелся, причем суд отказал ему в праве даже видеться с двумя детьми от первого брака, из правоохранителей его турнули, с работой с тех пор было не густо, вот он и решил, по его словам, «заняться ребенком. К тому же она на меня похожа».
Любой нормальный человек подумал бы, что у него нет ни единого шанса втереться в жизнь маленькой Эми. Но не забывайте про придурков и садистов.
«Папа» нанял адвоката с агрессивными наклонностями, эдакого ястреба от юриспруденции, а тот втянул в дело психолога, который и написал многословный отчет с настоятельной рекомендацией распределить обязанности по воспитанию ребенка между родителями на пятьдесят процентов, что для Эми означало бы еженедельный переезд из Лос-Анджелеса в Спокейн или обратно. И все это, разумеется, «ради соблюдения психологических интересов ребенка».
Автор сего блестящего умозаключения, женщина по имени Джоан Морт, в глаза не видела ни саму Эми, ни ее маму, полагаясь вместо личного впечатления на «хорошо документированную подборку материалов по исследованию негативного воздействия отсутствия одного из родителей на психику детей, в частности, девочек предпубертатного возраста».
Маме Эми уже пришлось урезать свои расходы, чтобы заплатить за психотерапию для девочки, так что я решил поучаствовать в этом судебном деле без вознаграждения и написал свой отчет. Судья оказался одним из тех юристов, которые действительно читают попадающие к ним материалы; ознакомившись с моим отчетом, он назначил закрытую встречу с адвокатами и экспертами обеих сторон.
* * *
Моя первая встреча с доктором Джоан Морт состоялась, когда та шла по коридору здания суда. Старше меня, она обладала легким косоглазием, всеми необходимыми дипломами, упругой походкой и мягким, привязчивым, псевдотерапевтическим голосом. Она схватила мою руку обеими своими, заявила, что очень рада меня видеть и что мой вклад в процесс неоценим. Можно было подумать, что мы с ней в одной команде.
Когда мы вошли в комнату для заседаний, доктор Морт вызвалась выступать первой. Говорила она неторопливо и отчетливо, с академическими интонациями, сильно налегая на профессиональный жаргон, – короче, маскировала абсурдность своих аргументов показной ученостью, что ей, в общем и целом, удалось. По крайней мере, в ее устах идея возложить ответственность за жизнь и воспитание четырехлетней девочки на совершенно незнакомого ей мужчину, к тому же с явными преступными наклонностями, звучала почти разумно.
Перевернув последнюю страницу своего отчета, доктор Морт похлопала меня по руке и ободряюще улыбнулась.
Теперь, мол, твоя очередь, сынок.
Я последовательно, пункт за пунктом, опроверг основные положения ее небольшого спича, контролируя свой голос даже там, где я все-таки сорвался на небольшую лекцию о шарлатанах и проститутках от психологии, готовых за деньги доказывать все, что угодно. Конечно, своими именами я их не называл, а воспользовался более умеренными выражениями. («Мы имеем дело с примером так называемого поверхностного освидетельствования, когда конкретный пациент рассматривается, мягко говоря, вне рамок как научной, так и общечеловеческой этики. А то и при полном ее отрицании. Подобная практика непростительна в любом случае, а когда речь идет о счастье и благополучии ребенка, ее следует признать особенно жестокой и деструктивной».)
