Разумные александрийцы знали, что это было только представленье.
Но день был теплым и дышал поэзией, лазурью ясной небеса сияли, Гимнасий Александрии по праву венцом искусства вдохновенного считался, Цезарион был так красив и так изящен (сын Клеопатры, Лага славного потомок). И торопились, и к Гимнасию сбегались, и криками восторга одобряли (на греческом, арабском и еврейском) блестящий тот парад александрийцы, а знали ведь, что ничего не стоят, что звук пустой — цари и царства эти.
Но если это так, то осуществима ли была мечта Клеопатры о создании мировой империи по образцу державы Александра, на базе греческой культуры? Думаю, что нет, ибо за пресловутым «греческим универсализмом» царицы стояло лишь желание получать дань с новых территорий (что и подтвердилось, когда Антоний подарил ей земли в Сирии и Палестине). Ирэн Фрэн восхищается желанием Клеопатры основать всемирную империю, но в то же время сама оговаривается, что «… единственная культура, которую она [Клеопатра] признавала, была ее собственная, греческая»; что царица не любила и презирала римскую культуру и что она, «если бы могла, удавила бы всех евреев, какие есть на земле».
Образ бога Диониса, которому Клеопатра придавала столь большое значение, несомненно, должен был привлекать людей (особенно маргинальные группы):
«Дионис есть бог жизни, ибо он живет везде, где что-то течет — вода, вино, сперма, жизненные соки; Дионис — Великий Волосатик, Добрый Дурак… потому что он — господин чаш и пирушек, любви и дружбы, музыки и танцев; веселый постановщик человеческой комедии, бог Мира наизнанку, милостивый ко всем, кто с помощью алкоголя пытается врачевать раны, которые нанесла жизнь; потому что он опрокидывает все вещи, чтобы потом лучше их уравновесить; потому что он — бог в себе и божественная самость; тот, кто завладевает человеком, чтобы его освободить; потому что он примиряет противоположности — день и ночь, смерть и жизнь, мгновение и Вечность, могущество земли и силу света…»
Образ Диониса использовали в своих «играх» и Юлий Цезарь (но не в Риме, а в преимущественно греческой Александрии), и Антоний (в Греции, Малой Азии, Александрии). Однако применительно к политической системе вера в Диониса не предполагает ни обязательств подданных в отношении государя, ни обязательств государя в отношении подданных, поэтому эта вера не могла стать идеологической основой имперской власти. То же можно сказать и относительно других эллинистических культов — например, культов Исиды, земным воплощением которой считала себя Клеопатра, и Сараписа; во всех этих случаях речь идет больше о форме, об оболочке идеологии, нежели о таком ее содержании, которое могло бы сплотить людей.
Цезарь, кажется, первым из римских политиков понял, что образование гигантской империи требует «надежных ориентиров и ферментов единства», и, согласно гипотезе Ирэн Фрэн, попытался «создать, по образцу Рима, но с учетом греческого и египетского опыта, матрицу человеческого общества, достаточно совершенную, чтобы она могла гармонично сочетать в себе множество достижений разных культур». При нем действительно началось массовое основание колоний в провинциях, где было расселено около 80 ООО человек. В невиданных прежде масштабах предоставлялись гражданские права провинциалам, а Предальпийская Галлия и город Гадес в Испании получили права римского гражданства для всего населения. Италийцы и провинциалы отныне могли входить в элитный слой, участвующий в общеримском управлении. Гай Светоний Транквилл пишет, что Цезарь «привлекал к себе и царей и провинции по всему миру: одним он посылал в подарок тысячи пленников, другим отправлял на помощь войска куда угодно и когда угодно, без одобрения сената и народа. Крупнейшие города не только в Италии, Галлии и Испании, но и в Азии и Греции он украшал великолепными постройками… В провинциях он постоянно давал обеды на двух столах: за одним возлежали гости в воинских плащах или в греческом платье, за другим гости в тогах вместе с самыми знатными из местных жителей»[3] (Божественный Юлий, 28 и 48). Светоний же упоминает и те имевшие символическую значимость проекты, о которых подробно рассказывает Ирэн Фрэн: реформу календаря, землеустроительные и градостроительные планы Цезаря, планы открытия в Риме греческих и латинских библиотек. Интересно, что Цезарь понял необходимость наличия какой-то идеологии как основы для имперского строительства и, хотя был человеком неверующим, попытался создать новый божественный культ — культ собственной личности.
Однако и его имперские планы вряд ли были осуществимы, поскольку он не учел двух очень важных факторов. Во-первых, Италия была обескровлена гражданской войной и жаждала покоя, Цезарь же собирался выступить в длительный поход для завоевания мира, поход, в ходе которого его солдатам пришлось бы вести борьбу с опасными парфянами и другими неизвестными им варварскими племенами. Во-вторых, Рим не был готов разделить плоды своих купленных дорогой ценой побед с греками и другими провинциалами. Когда император «ввел в сенат граждан, только что получивших гражданские права, и в их числе нескольких полудиких галлов», представители высших сословий возмутились, а плебеи даже стали распевать такие куплеты: «Галлов Цезарь вел в триумфе, галлов Цезарь ввел в сенат / Сняв штаны, они надели тогу с пурпурной каймой» (Светоний, Божественный Юлий, 76 и 80). И наконец, Цезарь слишком откровенно добивался абсолютной власти, порой выказывая неуважение к обычаям предков и республиканским нормам поведения.
