Дальнейшая судьба рассказчика этих легенд неординарна. Он покинул ренессансную Италию и удалился на Афон первый поворот вектора. Богатейшие книжные сокровищницы святогорских монастырей давали тогда больше возможностей для изучения древних книг, чем европейские города и университеты. Здесь сохранялась и жила та древность, к овладению которой так стремились итальянские гуманисты. Но в 1516 году произошел новый поворот вектора — резко на север. Афонские власти направили брата Максима в Москву в качестве переводчика, и он стал «гиперборейцем из Эллады», как сам иронически определит себя в одном из московских писем позднего периода (1552 года) своему другу–соотечественнику7.
В Москве он переводил с греческого творения Святых Отцов и светские произведения, писал собственные сочинения, служил делу духовного просвещения. В Послании великому князю по поводу завершения одного из самых крупных своих переводов — Толковой Псалтыри (1522 год) он упомянул «греческие книги», которые находились в московской царской книгохранительнице и оставались там без всякой пользы, служа лишь пищей для моли. Уже здесь автор Послания не остановился перед тем, чтобы высказать правителю некоторый упрек8.
Зная по своему европейскому опыту значение древних книг и тот огромный интерес к ним, который тогда существовал, Максим Грек не мог не заняться поисками их в Москве. В Послании очень кратко сказано о греческих книгах — автор имел в виду лишь рукописи Толковой Псалтыри, избранной для перевода. Но составители одной из первых его биографий конца XVI века («Сказание о Максиме иноке святогорце Ва- топедьскыя обители») расцветили краткое упоминание красноречивыми подробностями и начали жизнеописание Максима Святогорца рассказом о том, как «православный и всея Руския земли государь великий князь Василий отверз царские сокровища великих князей, своих прародителей, и обрел в некоторых палатах бесчисленное множество греческих книг, которых словенские люди не разумели». Далее говорится о поисках переводчика, сообщены краткие сведения о нем, а затем следует рассказ о том, как Василий Иванович, призвав инока Максима, вводит его в свою царскую книгохранительницу и показывает ему «бесчисленное множество греческих книг», а инок стоит «в многоразмышленном удивлении» по поводу такого бесчисленного трудолюбивого собрания и с клятвой изрекает перед благочестивым государем, что и у греков не сподобился видеть «толикое множество книг»9.
Далее излагается версия о судьбе греческих книг, известная из Предисловия Курбского, но уже во втором варианте, с версией о сожжении книг латинянами. Некоторые «благочестивые люди», чтобы спасти «светило греческое православие», увезли «множественное множество греческих книг» морем из Константинополя в Рим (здесь это собирательное обозначение католического мира), а «тщеславные латинские люди», переведя книги, «сожгли огнем» греческие оригиналы. Поэтому и окончательно оскудела у греков философия, и «великая скудось книжная» охватила Греческую землю после турецкого завоевания. Так завершает, по «Сказанию», свой рассказ Максим Грек и повторяет: «А я, государь Василие самодержче, никогда не видел толико греческого любомудрия, как ваше царское рачительство о божественном сокровище».
Здесь отражен уже новый вариант той теории translatio studii, о которой шла речь; теперь конечным итогом движения книг, их хранителем становится Москва, царская библиотека. Следует обратить внимание и на информацию «Сказания» о том, что Максим составил некую опись непереведенным книгам: «…имена книгам тем явъственно сотворил».
Конечно, сейчас трудно сказать, являются ли эти рассказы полностью плодом художественного вымысла или же основаны на каких‑то не дошедших до нас источниках, на устной традиции. Нам еще придется обсуждать вопрос о достоверности поздних свидетельств. Тем не менее «Сказание» стало одним из источников другой легенды — об обширной библиотеке московских государей, чаще называемой «библиотекой Ивана Грозного», где якобы сохранились в большом количестве ценнейшие древние греческие рукописи. Она время от времени возрождается и в наши дни, будя воображение ценителей книг и искателей сокровищ.
Но оставим легенды. Для воссоздания биографии Максима Грека у нас имеется достаточно источников вполне надежных и информации вполне достоверной. Как сказал поэт:
Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое зовет.
Нас зовет героическое лицо. Тот же биограф конца XVI века сообщает, что труды Максима Грека, его ученость вызвали зависть и клевету. За ошибки, якобы допущенные при исправлении перевода богослужебных книг (по причине недостаточного знания языка), он был обвинен в ереси, к которой присовокупили другие обвинения («вины»), дважды судим (в 1525 и 1531 годах), провел в заточении 22 года. Нужна была немалая сила духа, чтобы, оставаясь под церковным отлучением, без причастия, в «затворе», писать послания разным лицам, настаивая на своей правоте, доказывать свою невиновность и несправедливость осуждения с помощью филологических аргументов, рассуждений о тонкостях языка (например, о смысле греческих омонимов[2]), о правильности использованных терминов. Одновременно узник продолжал свои обличения и писал новые сочинения, духовно–нравственные «Слова» о свободе воли, об ответственности человека за свои земные дела, об аскетических нормах жизни, о справедливых правителях и их мудрых советниках.
Нас зовет героическое лицо… Это не героизм мгновенного порыва, славного подвига, вспышки чувства, но непрекращавшееся подвижническое служение — служение Слову, верность делу и долгу вопреки темницам, «юзам», зависти и клевете, убежденность в собственной правоте и утверждение себя в терпении. Чтобы на этом стоять, нужен был фундамент очень прочный.
Глава первая ГРЕЧЕСКИЙ ГОРОД АРТА
Пора идти, дорога не мала.
Данте. Божественная комедия.
«Ад», IV, 22
Родители и образование«Максимово Греково рождение от града Арты, от отца Ма- нуила и матери Ирины, христиан, греков, философов. А от Арты града до Царствующего града восемнадцать дней пути и еще полдня, столько же и до Иерусалима. На одинаковом расстоянии от Царьграда и от Иерусалима находится Арта». Эта заметка сохранилась в рукописи, написанной в конце XVI века, уже после смерти Максима Грека. Рукопись происходит из Троице- Сергиева монастыря, где монах находился в последние годы жизни1. Запись основана либо на устойчивой монастырской традиции (письменной или скорее устной), сохранявшейся его сотрудниками, помощниками и почитателями, либо даже запись восходит к каким‑то его собственным заметкам — не задумывал ли он автобиографию? Запись еще не была известна составителям первой редакции его биографии в конце XVI века («Сказание о Максиме иноке святогорце Ватопедьскыя обители»): «Рожение же его не вем (то есть не знаю. — Н. С.) коего града», но вторая редакция уже включает ее2.
