Всё раннее утро 25 июня 1796 года Екатерина не отходила от новорождённого, а в пять часов мирно спящее Царское Село вздрогнуло от пушечного грома: это был салют в честь великого князя. Младенец был особенным: он кричал басом, длиной оказался аршин без двух вершков (61 сантиметр), а руки у него были, как писала Екатерина, «немного поменьше моих».
И имя ребёнку дали особенное, небывалое прежде в царственном доме — в честь святого Николая Мирликийского. Никаких больше Петров! Тем более Павлов…
Обряд крещения состоялся в воскресенье, 6 июля. К тому времени уже был готов особый подарок от императрицы: мерная икона. По старой русской традиции икону с изображением святого покровителя, в честь которого назван ребёнок, писали на узкой доске размером с его рост при рождении. Этот обычай, идущий ещё из допетровской Руси, Николай сохранит: для его детей тоже будут изготавливать мерные иконы.
Мимо застывших рослых караульных-преображенцев вдовая генеральша Ливен торжественно пронесла в царскосельскую церковь «высоконоворождённого»: на глазетовой подушке, под покрывалом из белой кисеи. А из купели мальчика принимал великий князь Александр Павлович. Таково было пожелание Екатерины, основанное на политическом расчёте. Николай обретал в старшем брате крёстного отца, которого императрица намеревалась возвести на престол в обход своего сына Павла, а Александр принимал на себя особую ответственность за своего возможного наследника (за три года брака он всё ещё не обзавёлся потомством). Екатерина словно заглядывала в будущее и спешила его приблизить. Не успела: срок её земной жизни подходил к концу. Государыня ещё могла порадоваться тому, как «не по дням, а по часам» растёт «рыцарь Николай» (так она его называла), но не дожила и до полугода внука.
Император же Павел был настолько переменчив, что однажды от планов ссылки «гоф-фурьерских ублюдков» метнулся к идее сделать Николая наследником в обход его старших братьев, воспитанных бабкой в угодном ей духе. Именно так предлагали некоторые исследователи толковать слова Павла о том, что он скоро «помолодеет на 25 лет»[6].
Конечно, сам Николай ничего этого не осознавал и не помнил: он был символом, подручной фигуркой сложной дворцовой игры. Его произвели в полковники Конной гвардии (и выписали первую тысячу рублей жалованья) в трёхмесячном возрасте. Светскую жизнь полковник начал, не достигнув и полутора лет. 2 ноября 1797 года на придворном балу в Гатчине великий князь «танцевать изволил» (как сообщает Камер-фурьерский журнал) в паре с трёхлетней великой княжной Анной Павловной. Ещё через три месяца, 28 января 1798 года, Николай присутствовал на грандиозном придворном мероприятии: парадном выходе императорской семьи, торжественном шествии в честь рождения самого младшего сына Павла, Михаила, будущего своего товарища по детским играм.. Вообще события павловского царствования Николай помнил смутно. Много позже, когда он ощутил потребность писать мемуары, память могла высветить отдельные картины раннего детства, но никак не связывала их между собой. Вот будущая императрица Елизавета Алексеевна, жена Александра, катает мальчика на шлейфе своего платья. Вот на подоконники свежевыстроенного Михайловского замка выкладывают горячий хлеб — впитывать сырость. А вот самое драгоценное детское воспоминание: в Зимнем дворце поразительно интересный старик, усыпанный орденами, встал на колени, чтобы маленькому Николаю было удобнее тыкать пальцами в награды. Старик терпеливо показывает и объясняет: что и за какой подвиг. Зовут его Суворов.
* * *
Легенда первая. Барабан
Многие биографы Николая приводили для характеристики личных качеств императора (со ссылкой на достоверный источник!) его высказывание о том, что он не любит музыку и всем инструментам предпочитает барабан. И никто не удосуживался заметить, что эта историческая фраза была произнесена шестилетним ребёнком: 7 сентября 1802 года дежурный кавалер записал, что Николай и Михаил весьма внимательно слушали игру своей сестры Марии Павловны на фортепиано, хотя «всегда говорили, что терпеть не могут музыку и что предпочитают барабан». Но буквально в следующих строках источника — «Журнала» с ежедневными отчётами воспитателей — идёт речь о том, что в семь лет Николай полюбил пение придворных певчих, а в восемь пришёл в такой восторг от игры знаменитого скрипача Роде (это вам не фортепианные экзерсисы шестнадцатилетней Марии Павловны), что захотел немедленно начать учиться играть на скрипке… Взрослый же Николай был одарён «необыкновенной музыкальной памятью и верным ухом» (подлинные слова его сына, Александра Второго), любил музыку, обладал «некоторой музыкальной способностью», участвовал в домашних концертах, играя на корнете. И выходит, что перед нами тонкая, чувствительная натура.
* * *
Картины, сохранившиеся в памяти Николая, окрашены в яркие и выразительные цвета: белые одеяния католических священников, посетивших Павла в Зимнем дворце; зелёные стёганые подушки у стен комнаты, в которой мальчик учился ходить; позолота и малиновые шторы жилых покоев в Царском Селе; жёлтые сапоги венгерских гусар в день венчания Александры Павловны с герцогом Австрийским; серебряные орлы и серебряный крест Мальтийского ордена; вишнёвая курточка и вишнёвые панталоны первого мундира (Конной гвардии).
Цвета мундиров Николая мелькают как в калейдоскопе — так коснулась мальчика череда Павловых чудачеств: вишневый цвет скоро сменится на оранжевый, оранжевый на красный, потом придёт черёд зелёного…
Сама память об отце — это «чувство страха и схожее с ним чувство почитания», столь сильные, что Николай ощущал их и четверть века спустя. И хотя в целом отношение Павла к младшим детям было «крайне доброе и ласковое», нельзя забывать, что дети куда чаще видели отношение к Павлу его окружения, придворных и слуг. Разговоров было много. «Разумеется, всё… говорилось шёпотом и между собой, но детские уши умеют слышать то, что им слышать не полагается, и слышат лучше, чем полагают»[8], — отмечал Николай в воспоминаниях. Он запомнил всеобщее сожаление о переезде в неуютный Михайловский замок, недовольные толки о планах императора превратить Зимний дворец в казарму, пережил ссылку в Сибирь учителя французского Дю Пюже. Помнил Николай и свою детскую обиду на то, что Павел «отобрал» у него из шефства Конную гвардию и дал «взамен» Измайловский полк.
Не вызывала радости и редкая сцена высочайшего воспитания: когда маленький Николай был до слёз напуган шумом сменявшегося пикета гвардейцев, Павел взял его на руки и заставил перецеловать весь караул… Сцена редкая, потому что по великосветским обычаям того времени царственные родители виделись с детьми не так часто и очень недолго.
Беспристрастный Камер-фурьерский журнал (сборник ежедневных кратких записей о жизни императорского двора) свидетельствует: только что родившегося сына Мария Фёдоровна навещала почти каждый день, но редко оставалась с ним больше четверти часа, а иногда, когда приходилось спешить на большой девятичасовой ужин Императорской фамилии, тратила на это считаные минуты. Павел приходил не каждый день, и всегда один, дождавшись ухода Марии Фёдоровны. Годовалого Николая приносили императрице в покои (или привозили в золочёной колясочке, обитой зелёной тафтой) — утром или вечером, на полчаса-час (редко на два). С весны 1798 года записи о встречах императрицы с детьми становятся реже, иногда исчезают на несколько дней. Например, с 5 мая по 1 июня 1798 года Мария Фёдоровна видела сына в общей сложности шесть или семь часов[9].
