Здесь ли, у Димитрия, друнгарий Лев крестил своих детей или в другом храме, — нашей реконструкции такая подробность не подлежит. Но в любом случае его чада с малых лет неоднократно ступали под своды громадной базилики и часто слышали назидательные рассказы из жития страстотерпца.
Именно он, святой Солунянин, был для них путеводителем во времена, когда люди подтверждали свою веру ежеминутной готовностью принять крестную муку.
Даже в самой базилике, оказывается, можно было приблизиться на расстояние протянутой руки к месту, где истерзанный многодневными изощрёнными пытками Димитрий склонил когда-то шею под палаческий меч. Это помещение звалось криптой и представляло собой подвал под алтарной частью базилики. Чтобы проникнуть сюда, нужно было передвигаться почти наощупь под низкими кирпичными сводами. Свечные язычки метались на ходу. И то замирали в простенках, то норовили подкрасться из-за спины жуткие существа в чёрном — не те ли самые палачи, что пролили здесь кровь воина-исповедника?.. После раскалённого уличного воздуха, после благоухающего ладаном храмового помещения здесь было зябко, до мурашек на коже. Какой-то тяжёлый запах, будто исходящий от самого невыветрившегося злодеяния, сжимал грудь. Хотелось поскорее, с колотящимся сердцем, взбежать наверх по ступеням, — туда, где поют и крестятся и умилённо шепчут что-то про себя, глядя на столп, где изображён сам Димитрий с двумя мальчиками, стоящими обочь.
Эта мозаика, раз увиденная, уже сама по себе росла в памяти дивным растением о трёх стеблях. Димитрий был на ней изображён в пору своего юношеского учительства. Прекрасное его лицо венчала пышная копна кудрей, обрамлённых золотым мерцающим нимбом. Был он в белом льняном хитоне, как и два мальчика-ученика (один — отрок лет двенадцати, другой шести- или семилетний). Они стояли слева и справа от наставника, глядя, как и он, прямо перед собой. В том, как все трое смотрели широко распахнутыми глазами, было столько любви, кротости, доверия к миру, что казалось невероятным: неужели такого Димитрия кто-то способен был заподозрить в злых умыслах против властей? При каждом новом посещении собора глаза сразу отыскивали эту мозаику — в подсводной части столпа, слева от иконостаса. И хотя изображение располагалось много выше человеческого роста, глаза Димитрия и его учеников глядели не поверх голов, а на каждого, как бы близко он к ним ни подошёл. На это обращали внимание взрослые и шептали детям: можно отойти влево от столпа или вправо, а всё равно, заметь, они смотрят прямо на тебя.
Минуют столетия, храм подвергнется многократным пожарам и разрушениям, будет перестраиваться, расширяться, но мозаика эта, к счастью, уцелеет, и в сознании благочестивых солунян возникнет и укрепится легенда, что рядом с Димитрием изображены не кто иные, как святые братья: Мефодий — тот, что повыше ростом, и Константин — совсем маленький. Конечно, в иконописи нередко случается, когда на одном изображении соседствуют святые, жившие в разные эпохи и даже в разных странах. Но как и другие мозаики с ликом Димитрия, отчасти сохранившиеся под сводами базилики, эта была создана задолго до рождения наших солунских братьев. Утешимся тем хотя бы, что дети Льва не раз к этой настенной троице подходили и, может быть, тоже озадачивали родителей вопросом: а кто они всё же — те двое, стоящие под руками великомученика?
И так уж получится, что небесный покровитель града Со-луни станет образцом поведения для Мефодия и Константина на всю их жизнь. Именно они утвердят в славянских землях почитание Димитрия Солунского как великого Христова воина. Через их слово о Димитрии он войдёт в сонм святых, особо почитаемых и на Руси.
«Общие места» и поступки
Из Византии через болгарское посредничество на Русь пришли два самые первые жития, написанные не греческим, а славянским, только что явленным миру письмом, то есть напрямую предназначенные их авторами для славянского слуха и разумения. Это и были рукописные сочинения о двух братьях из византийской Солуни — «Житие Константина-Кирилла Философа», младшего из двоицы, и «Житие Мефодия». Поскольку в нашем рассказе о солунских братьях понадобится много-много раз обращаться к страницам их жизнеописаний, первое из них для краткости мы будем впредь называть «Житием Кирилла» (Кирилл — монашеское имя Константина, принятое им незадолго до кончины).
Некоторые исследователи называют эти жития (по месту возникновения и первоначального их распространения) «мораво-паннонскими», или «паннонскими». Такие географические привязки не вполне бесспорны. Работа над «Житием Кирилла» была начата Мефодием и учениками братьев не в Моравии или Паннонии, а в Риме, вскоре после кончины младшего солунянина. А «Житие Мефодия», задуманное учениками в Моравии, свой окончательный вид приобрело уже в Охриде, городе на ту пору болгарском.
Иногда возникает необходимость называть оба жития — и «Житие Кирилла», и «Житие Мефодия» — ещё и пространными. Дело в том, что, независимо от пространных, существуют и так называемые прóложные жития братьев. В русской традиции последние входили в состав «Прóлогов» — рукописных, а затем и старопечатных сборников. «Прологи» составлялись для ежедневного чтения в течение целого года. Для удобства расположения статей «Пролог» мог делиться на четыре книги, по временам года, иногда на две. В редких случаях книга умещала под одной обложкой житийные чтения на весь год. Поэтому тип проложных житий отличался предельной сжатостью. Это не значит, что они обязательно представляли собой сильно сокращённые разновидности пространных повествований. Авторы проложных статей могли черпать свои сведения и из каких-то других источников. В поисках достоверных сведений мы будем прибегать и к их свидетельствам. Но всё-таки чаще всего нашими главными источниками останутся пространные повествования — «Житие Кирилла», «Житие Мефодия».
Все, кто в разные века изучал обширнейшее кирилло-мефодиевское наследие, не сговариваясь, признают исключительное значение двух этих житийных памятников для постижения смысла земных трудов, совершённых святой двоицей. По сути, во всём кирилло-мефодиевском наследии, как бы оно ни пополнялось вплоть до сего дня (прежде всего, за счёт громадного числа исследований по тем или иным частным вопросам и работ популярного типа), жития Солунских братьев остаются и навсегда уже останутся на первом месте как главный и самый надёжный источник наших сведений о событии чрезвычайной значимости, враз обогатившем тогда, в IX столетии, мировую культуру. Ибо тогда народился новый литературный язык — славянский. Новая письменность явила себя миру. Евангелие, Апостол, Псалтырь и ещё целая библиотека богослужебных книг, обретя славянскую речевую и буквенную плоть, зазвучали сначала в одной земле, а вскоре и в разных пределах Центральной и Восточной Европы. Более того, по-славянски же в этих двух житиях и было впервые поведано, как именно всё происходило: где, когда, при чьём соучастии, при каких противодействиях задуманному.
И «Житие Кирилла», и «Житие Мефодия» сообщают совсем немного о родителях братьев. Но из немногого явствует, что это были, скажем так, образцово добродетельные родители. В недавние времена первенства в гуманитарных науках гиперкритической школы над подобной образцовостью принято было подтрунивать. Мол, автор жития пишет по шаблону, использует жанровый трафарет, в соответствии с которым у святого и родители обязаны быть почти святыми.
