– Чего-о? – Громила соскочил с табурета и изготовился к бою, но Билли уже растворился в толпе на танцевальном пятаке. Сквозняк встал перед хранителем двери и миролюбиво поднял руки:
– Не бери в голову, чувачок. У парня проблемы.
– И будет еще больше, гарантию даю, – проворчал вышибала.
– Не, в самом деле. – Сквозняку было западло, что из-за Билли приходится лебезить и усмирять этого питекантропа. – Он микстуры пьет. Психологические проблемы.
Вышибала притормозил:
– Если этот парень буйный, так убирай его на фиг отсюда.
– Он не буйный, просто его немного крючит. Биполярный эдипов комплекс. – Сквозняк изрек это с не свойственным ему пафосом.
– А-а, – понял вышибала, точно это все и объяснило. – Ну тогда следи за ним, а то оба вылетите.
– Без проблем. – Сквозняк отыскал Билли у стойки бара, среди сосавших пиво студентов. Тот протянул ему “Хайнекен”:
– Ты чего этому придурку сказал?
– Что тебе хочется трахнуть свою мамочку и прикончить папашу.
– Четко. Спасибо, Сквознячок.
– На здоровье. – И Сквозняк чокнулся банкой с Билли.
Все оборачивалось не очень красиво. Как же он вляпался в такую хрень – настоящую мужскую дружбу с Билли Винстоном? Надо бы его поскорее бортануть и снять себе кого-нибудь.
– У тебя есть, чем коксануть, чувак? – заорал вдруг Билли, стараясь перекрыть музон, но попал в противофазу: песня как раз закончилась. Все в баре уставились на Сквозняка так, точно его ответ должен одновременно поведать им о подлинном смысле жизни, сообщить номер выигрышного билета национальной лотереи и подсказать телефон Господа Бога, которого не найти ни в одном справочнике.
Сквозняк схватил Билли за рубашку и потащил в самый глухой угол клуба, где группа технарей колотила по китайскому бильярду, не слыша ничего на свете, кроме жужжания и лязга автоматов. Билли перепугался, словно карапуз, которого волокут из кинотеатра за то, что он заорал “Кино кончилось!”
– Во-первых, – прошипел Сквозняк, для острастки помахивая дрожащим пальцем у Билли перед носом, – во-первых, я не употребляю кокаин и не торгую им. – Утверждение было не совсем истинным. Сквозняк не торговал кокаином, поскольку за торговлю уже оттрубил полгода в тюрьме Соледад, а если заметут снова, то светит не меньше пяти лет. Употреблял же, только если угощали или требовалась приманка для какой-нибудь девчушки. Сегодня у него с собой был целый грамм.
– Во-вторых. Если бы я даже употреблял, то не стал бы объявлять об этом всему Сан-Хуниперо.
– Прости, Сквознячок. – Билли пытался уменьшиться в размерах и выглядеть как можно беззащитнее.
– В-третьих. – Перед носом Билли покачивалось уже три корявых пальца. – Уговор у нас такой. Если один забивает гол, другой растворяется в тумане. Так вот – мне кажется, мой мяч уже в сетке, а поэтому – испарись.
Билли зашаркал было к дверям, опустив голову и отвесив нижнюю губу, точно распухшая жертва толпы линчевателей, но через пару шагов обернулся:
– Когда надо будет подбросить – если ничего не выйдет, то есть, – я буду в “Бешеном Быке”.
Глядя в спину обиженного Билли, Сквозняк ощутил короткий укол совести.
На фиг, решил он, сам напросился. После завтрашней сделки ему больше не понадобятся ни Билли, ни кто другой из грошовых клиентов. Сквозняку не терпелось остаться наконец вообще без друзей. И он нацелился через весь зал к блондинке в кожаных штанах.
Продрейфовав большую часть своих сорока лет холостяком, Сквозняк очень хорошо осознавал важность самой первой фразы при съеме барышень. В самом лучшем виде она должна звучать оригинально, обворожительно, сжато и лирично – в общем, быть катализатором любопытства и вожделения. Сквозняк приблизился к жертве с невозмутимостью хорошо вооруженного человека.
– Здорово, куколка, – произнес он. – У меня как раз есть грамм отличной перуанской походной пудры. Хочешь – прогуляемся?
– Прошу прощения? – переспросила девушка тоном, в котором поровну звучали изумление и омерзение. Сквозняк обратил внимание, что глаза у нее большие, как у лани, – вылитая Бэмби, только штукатурки на лице многовато.
Он изобразил на физиономии лучшую ухмылку пляжного мальчика:
– Я просто подумал, не нужно ли тебе носик припудрить.
– Да ты мне в папаши годишься, – ответила Бэмби.
Отказ потряс Сквозняка до глубины души. Когда лань улизнула на танцевальный пятак, он повис на стойке бара и принялся обдумывать стратегию.
Заняться следующей? Подумаешь, всех когда-нибудь обламывают. Нужно просто снова залезть на доску и дожидаться следующей волны.
Сквозняк прицельно осматривал площадку в расчете на халяву. Одни студентки с идеальными причесонами. Хрен уболтаешь. Его фантазия – оседлать одну такую и скакать на ней, пока идеальная прическа не собьется в безнадежный колтун на затылке, – уже давно отошла в царство бабушкиных сказок и бесплатных денег.
В Сан-Хуниперо – непруха. Даже энергия тут неправильная. По фигу – завтра он разбогатеет. Лучше поймать тачку до Хвойной Бухты. Если повезет, то успеет в “Пену дна” до закрытия и снимет кого-нибудь из резервных сучек, которые по-прежнему ценят приятное общество и не требуют марафета на сто баксов лишь за то, чтобы с тобой побарахтаться.
* * *
На улице зябкий ветерок пощипывал за голые ноги и забирался под рубашку. Голосовать сорок миль до Хвойной Бухты – лажа, причем еще какая. Может, Билли еще не свалил из “Бешеного Быка”? Ну уж нет, подумал Сквозняк, лучше отморозить себе задницу.
Он встряхнулся и энергично двинулся к трассе. Его новые люминисцентно-желтые пляжные тапочки поскрипывали при каждом шаге. Мизинец натирает. Через пять кварталов он почувствовал, как мозоль лопнула. Больно. Сквозняк выматерил себя за то, что стал еще одним рабом моды.
В полумиле за Сан-Хуниперо уличные фонари закончились. К списку обид на весь мир Сквозняк добавил темноту. Дома и деревья больше не гасили пронизывающий ветер с Тихого океана, и одежда трепетала на Сквозняке, как драные боевые знамена. Кровь из сорванного волдыря проступила на парусине тапочка.
Удалившись на милю от города, Сквозняк перестал пританцовывать, щериться и снимать воображаемую шляпу, пытаясь очаровать пролетавших мимо водителей – чтобы подбросили бедного заблудшего сёрфера. Теперь он тащился по обочине, расталкивая тьму высоким лбом, спиной к машинам, выставив окоченевший большой палец. Когда маячок в очередной раз давал осечку, и машина проносилась, не тормозя, вверх взметался средний.
– Вашу мать! Уроды бессердечные! – Сквозняк уже охрип от проклятий и воплей презрения.
Он попробовал думать о деньгах – о сладких бумажках, несущих освобождение, зеленых и хрустящих, – но снова и снова возвращался к холоду, боли в ногах и тающему шансу добраться домой с комфортом. Уже слишком поздно, и поток машин иссяк – до одной в пять минут.
