– Он жив? – спросил Мейкон.
– Я не знаю, – жалобно ответила Эйва. – Но он ранен.
Она потрогала его шею, чтобы нащупать пульс. Однако пальцы так дрожали, что девочка ничего не чувствовала, кроме этой дрожи да гулких ударов собственного сердца.
– Как именно? – поинтересовался Мейкон.
Тут наконец прибыли пожарные. Они с добровольными помощниками начали осматривать завал, прикидывая, как лучше его разобрать и вызволить детей.
Эйва слышала голос отца, отдававшего приказы, и ответы людей. Звучали слова «доски», «стальные стержни», «домкраты», «кран»… Вскоре все это слилось в отдаленный бубнеж. Для Эйвы во всем мире сейчас существовали только рана в боку Уоша и его кровь в пыли.
– Я попытаюсь что-нибудь сделать! – крикнула она, обнимая мальчика за плечи.
– Нет! – закричал Мейкон. – Не дергай его, вообще ничего там не трогай!
Но было уже поздно. Едва она потянула тело, как обломки, придавившие Уоша, разом ухнули куда-то вниз. Железный штырь выскользнул из раны, и кровь хлынула струей.
Мейкон принялся звать на помощь, Эйва зарыдала.
– Прости меня, прости, – снова и снова повторяла она, в ужасе заламывая руки, не зная, за что схватиться, словно разрывалась между желанием помочь и страхом навредить.
– Эйва! Эйва! – продолжал звать Мейкон.
Наконец дочь услышала его.
– Прости, – сказала она.
– Не думай об этом. Просто прижми ладони к ране. Прижми посильнее и постарайся остановить кровь. Просто жми, и все.
Зная, что это бесполезно, шериф опять попытался протиснуться в узкую щель. Без результата.
– Дочка, слышишь меня? Прижми ладошки к его боку и надави, – сказал он.
Эйва словно во сне прижала руки к боку Уоша. Почувствовала пульсацию крови, текущей сквозь пальцы. Тогда она зажмурилась и заплакала. Оставалось лишь надеяться и молиться. В конце концов, Эйве было всего тринадцать. Она не вполне представляла, что такое Бог. И даже не была уверена, что верит в него, но все равно молилась. Сейчас она была готова поверить в кого угодно. Все на свете отдала бы, лишь бы ее лучший друг остался жив.
И тут она почувствовала холод. Руки онемели от плеча до кончиков пальцев, их начало покалывать. Голос отца затерялся где-то вдали. Все звуки отступали, исчезая во тьме, сгущавшейся под закрытыми веками, тьме, сделавшейся такой плотной, как никогда в жизни.
Блуждая в этом мраке, Эйва продолжала звать Уоша. Он стоял там, в самом центре темноты, его бледная кожа едва заметно светилась. Он был покрыт синяками, на лбу – порез, одежда перепачкана цементной пылью, рубашка на правом боку разорвана, из раны текла кровь. Но, похоже, Уош не обращал на это внимание. С ничего не выражавшим лицом он смотрел на Эйву.
– Все в порядке, – произнес он голосом, чем-то напомнившим голос ее матери, умершей пять лет назад. – Все будет в порядке.
И он улыбнулся. Россыпь мелких веснушек на его лице походила на корицу, просыпанную по скатерти. Он рассмеялся – опять голосом матери Эйвы.
Эйва открыла глаза. Отец продолжал выкрикивать ее имя. Тело болело и саднило. Она все еще стояла на коленях рядом с Уошем, прижимая ладони к ране, пальцы стали липкими от его крови. Послышался вой «скорой», чьи-то вопли и плач. Люди зарыдали то ли от страха, то ли оплакивая Мэтта Купера, или просто потому, что не понимали, как в мгновение ока праздник превратился в кошмар.
Потом она услышала голос Уоша.
– Эйва, – произнес он, открывая глаза. – Эйва, что это ты делаешь?
Он положил левую руку поверх ее пальцев, прижатых к ране.
– Нет, Уош! – быстро проговорила она. – Мне нельзя их убирать! У тебя кровь! Я должна остановить кровотечение!
Но тут силы ее окончательно покинули, голова закружилась. Так что Эйва не могла больше сопротивляться, и Уош убрал ее ладони.
Там, где прежде тело мальчика проткнул железный штырь, показывая, что в этом мире дети не могут чувствовать себя в безопасности, теперь была чистая, здоровая кожа.
– Что ты делаешь? – снова спросил Уош, поднимая на нее взгляд.
Мир начал ускользать, будто оборвались крюки, на которых он держался. Мерцающее лицо Уоша растворилось в полумраке, затем исчезло, сменившись пустой, безграничной темнотой.
Новость о том, что Эйва излечила Уоша, распространилась со скоростью лесного пожара. Кто-то, оказывается, заснял все на сотовый, видео было выложено в сеть и набрало множество просмотров по всему миру. Оно так и рвалось с экрана, притягивая к себе горящие взоры и будоража воображение целой планеты, издавна лелеющей тайную надежду на существование чудес.
Следующие несколько дней Мейкон провел в больнице, не отпуская руку Эйвы. Он разговаривал с дочерью, хотя она едва ли не все время пробыла без сознания и почти не узнавала отца. Эйва существовала как в тумане, однако видела его лицо и понимала, что с ней что-то не так. Отец казался встревоженным, испуганным, неспособным поверить в случившееся, но вместе с тем – решительным. Точь-в-точь таким, каким был, когда Эйва, играя с Уошем в лесу за домом, напоролась на сучок, воткнувшийся в бедро дюймов на пять с лишком. Отец тогда принес ее домой, посадил на кухонный стол и принялся осматривать рану, откуда, словно обломок примитивной стрелы, торчал сучок. То же выражение, означавшее, что дело обстоит серьезно, было у него сейчас.
Кроме него в палате находились и другие люди. Стояли, чего-то ожидая. Врачи и еще какие-то с телекамерами и микрофонами. У всех, включая отца, приколоты бейджики. Всякий раз, когда кто-то заходил, из коридора доносились возгласы и сверкали вспышки. Снаружи у двери дежурили трое полицейских.
– Эйва! – позвал ее Мейкон.
Сама того не замечая, она вновь начала проваливаться в сон. Тело просто куда-то уплывало, как воздушный шарик по глади озера. Эйва сделала над собой усилие и подняла веки.
– Эйва, ты меня слышишь? – повторил Мейкон. – Эти люди хотели бы кое-что узнать. Я сам задам тебе пару вопросов, хорошо? Представь, что мы тут с тобой вдвоем. Совсем недолго, обещаю.
Стоявший за его спиной мужчина с видеокамерой шагнул вперед и поправил микрофон, лежавший между Эйвой и ее отцом на краю койки. Проверив свое оборудование, он разрешающе кивнул Мейкону. Другой принялся фотографировать. Он все ходил вокруг койки, присаживался на корточки, снова вставал, попеременно снимая то Эйву, то Мейкона, то их обоих вместе.
Шериф легонько сжал руку дочери, чтобы привлечь ее внимание.
– Скажи, такое с тобой уже бывало? – спросил он, и затвор камеры опять резко щелкнул.
Отец продолжал что-то спрашивать, а Эйва никак не могла сообразить, ответила она уже на первый его вопрос или нет. Время текло как-то неправильно. Оно вскипало, словно пузырьки воздуха в воде. И глубина этой воды была ей неведома.
