Оно всемогуще, когда рвется вперед, увлекая корабли и самолеты, людей и мосты. Оно беспокойно, когда проносится мимо.
Оно слабо и беспомощно, когда надо залечивать раны. Есть особая зависимость между временем и болью: чем больше времени проходит — тем тише боль. Тихая боль исчезает медленно-медленно, как ползущая в гору улитка.
«Дневник уходящего лета» был написан, когда только-только утихла первая боль.
Потом память вычленила несколько отдельных временных кусков, отличных по своей тональности. За ними и последует наше повествование.
12-17 августа 2000 года. Дни надежды.
18-22 августа 2000 года. Дни бессильной ярости. Словно все поняли, какую непомерно высокую цену заплатили их мужья, сыновья и любимые. И примириться с этим не могли.
22 августа 2000 года прибудет недавно избранный Президент страны. Это событие разделит историю «Курска» надвое.
23-24 августа 2000 года. Дни вселенской скорби. С «Клавдии Еланской» вместе с венками уплывут слова прощания.
25 августа-20 сентября 2000 года. Время утихающей боли. Поминальным днем заканчивается «Дневник».
Хронограф времени жил в другом измерении.
День вмещал в себя столько событий и столько людей. Кто их мерил? Уходя от пожара, — не считаешь шагов!
Волны беды
За три недели кроссовки состарились на целую жизнь. Когда у них лопнула подошва — я заметила: на сопках появились рыжие пятна осени. Любимое время года навсегда слилось с трагедией.
Когда же исчезло солнце? Откуда пришли перезрелые туманы? Почему вокруг сопок кружатся сизые тени?
Неужели все это произошло со мной, с нами?
Жизнь не может быть такой, как в подводной лодке. Она должна быть другой. И поэтому я должна рассказать обо всем, что видела, знаю и помню.
12 августа.
Вечером поползли первые осторожные слухи.
13 августа.
Видяево погрузилось в тревожную муть ожидания. Ночью не спали. Вспоминали, кто из знакомых сейчас в тесном плену подлодки.
Маленький затерянный гарнизон. Каким беззащитным казался он перед бедой…На самом краю земли. Дальше ничего нет. Только холодный свинец Баренца.
Пройдет один день. Только один — и Видяево станет центром Вселенной. День этот еще не наступил.
Ночь не давала уснуть. Вспоминали разные слухи прежних лет, которые, конечно же, не подтвердились. Рассказывали случаи, когда спаслись, когда выжили, вопреки логике бедствия. В настоящую трагедию никто не верил.
Но день оказался страшнее вымысла и ночи.
14 августа.
— «Курск» лег на дно, — сказал посыльный, у нас не было телефона, а мобильные только-только овладевали бытом.
— Как это лег? — засмеялась я.
Мы вернулись несколько дней назад из отпуска, и память была наполнена солнцем, теплом, цветами. Впрочем, маленькое, но неприятное событие все же накануне случилось. 12 августа я ушла за черникой, не стала забираться далеко, а поднялась вверх, чтобы не упускать из виду гарнизон. В сопках легко потеряться — ориентиров никаких. И вдруг около 11 часов дня я вздрогнула и чуть не закричала от ужаса. Вокруг ничего не произошло, ничего не изменилось — все также плыли равнодушные облака, все также синело небо и гудели провода. А мне было так страшно, что, схватив ведро, я помчалась в гарнизон.
— Зачем он туда лег? — я продолжала веселиться на пороге квартиры.
— Вас вызывают в штаб, — сказал моряк, не поднимая глаз, и быстро ушел. Я тут же собралась и поднялась на площадь, где можно было сесть на любой экипажный транспорт — у каждой лодки в нашей дивизии был именной автобус. Костя Коробков и Саша Федосов подбросили в Ара-губу, где был штаб. Два неразлучных друга. Два капитана второго ранга — они были первыми, встретившимися мне на коротком перевертыше курской трагедии.
— Ребята! Кто там на корабле?
Похолодело внутри — столько знакомых фамилий.
— Но ведь их спасут, да? — у меня не было сомнений, что спасательные работы уже начались.
Ребята отвели глаза.
— Все мы смертники! — сказал Костя не сразу. Мы молчали до самой Ара-губы.
— Какие вы все герои! — сказала я уже возле КПП, боясь заплакать. Они заторопились к своей лодке, я — в штаб. Мы ничем не могли друг другу помочь.
7 дивизия. «Курск» — лишь часть ее, может быть, лучшая. Они недавно вернулись из отпуска — такие бодрые, жизнерадостные. После последнего удачного похода в Средиземноморье, после встречи Геннадия Лячина с Владимиром Путиным было столько планов. Я как раз накануне встречалась со многими ребятами из экипажа: собирала материал для книги о нашей дивизии.
По знакомым ступенькам иду медленно. Никто не здоровается. Никто не смотрит в глаза. Честь — как всплеск. Как всхлип. Говорят тихо. Это странно для штаба, где все пропитано окриком и приказом. Нижние штабные единицы мелко суетятся и никто не знает, чем же он занимается. Лишь один заместитель по воспитательной работе Иван Иванович Нидзиев — незыблем, как скала. Он рассадил всех в кабинете в адмиральском кабинете — самом большом. Адмирал еще не вернулся. Нидзиев потом скажет, что он с нашей помощью очень точно определил количество ушедших в море… Да, так было — списка экипажа не существовало: «Курск» уходил не в «автономку», а на учения — обычные безопасные стрельбы.
Работаем на полу в адмиральском кабинете — иначе не разберешься с личными делами моряков. Часть ребят собирали буквально накануне — с других лодок или из штаба. Это не разгильдяйство, как потом было принято говорить, вернее, это не разгильдяйство только этой дивизии. Вечные придирки со стороны руководства Северного флота ставили 7 дивизию в сложное положение, из которого, казалось, невозможным выкарабкаться. Но вопросы решались — иногда совсем не по-военному.
Андрей Калабухов, начальник отдела кадров, в который раз раскладывает личные дела то по алфавиту, то по званиям, то по специальностям, то по отсутствию присутствия на других лодках. Он подсчитывает, вычеркивает и снова раскладывает. Отозван из отпусков весь личный состав седьмой дивизии. Все работают с отчаянной увлеченностью, словно хотят забыть про действительность. Про тех, кто сейчас на дне.
