Римские и греческие христиане презирали Аттилу как нехристя. Они считали его не достойным милости Божией, а посему предопределенным для совершения дьявольских дел. Именно этот смысл и вкладывается в его прозвище «Бич Божий». Прозвище человека всегда отражает его место в системе ценностных представлений общества. В христианском мире, ориентированном на спасение души и обретение вечного блаженства, Аттила мог считаться только орудием Дьявола.
«Бич Божий» — страшное определение, а применительно к Аттиле как человеку, который, по свидетельству современников, не отличался патологической жестокостью и не преследовал по вероисповедному или этническому признаку (как это делали, например, король вандалов Гейзерих или король готов Эврих), пожалуй, и слишком суровое. Если же рассматривать Аттилу в ипостаси короля гуннов, то он вполне заслуженно заклеймен этим прозвищем. Гунны оказались для народов Европы одним из самых тяжких испытаний в ту столь изобильную страшными бедствиями эпоху. А как сам Аттила относился к этому прозвищу? И вообще, знал ли он, что христианский мир наложил на него подобное клеймо? Свидетельства источников на сей счет достаточно баснословны и потому не кажутся убедительными. Античные авторы любили приукрасить свой рассказ заведомо вымышленными эпизодами, баснями и анекдотами, не только развлекавшими читателя, но и работавшими на авторскую концепцию. Басня о том, как некий христианский аскет бросил прямо в лицо Аттиле: «Бич Божий!», и как реагировал на это вождь гуннов, в какой-то мере правдоподобна, и этим охотно пользуется М. Бувье-Ажан, заставляя басню работать на собственную концепцию. Авторский выигрыш очевиден: исторической фальсификации нет, Аттила же благодаря этому нехитрому приему предстает еще более загадочной и сложной личностью, интригуя читателя.
Для крещеных и некрещеных римлян Аттила был варварским королем в ряду многих других, столь же, а порой даже и еще более ужасных. Разве Аларих и его преемники не опустошили Италию, Испанию и Галлию? Разве Гейзерих не пронесся смерчем по африканским провинциям Рима и не захватил Сицилию? В отличие от них Аттила, с которого Аэций глаз не спускал, по крайней мере, поддерживал с 434 по 449 год дружеские или хотя бы нейтральные отношения с Западной Римской империей. И тут мы подходим к основной интриге сочинения М. Бувье-Ажана, главными персонажами которой являются Аттила и римский патриций Аэций. Весь сюжет строится вокруг взаимоотношений этих «друзей-врагов», в руках которых на какое-то время оказалась судьба Западной Римской империи. Это — наиболее сомнительный, но вместе с тем и самый выигрышный литературный прием, позволяющий держать читателя в напряжении. На мой взгляд, здесь автор заходит слишком далеко, покидая даже зыбкую почву гипотезы и проваливаясь в трясину ничем не обоснованного допущения того, что эти «друзья-враги» задумали поделить греко-римский мир и равноправными партнерами господствовать в нем. Правда, и здесь нет прямой фальсификации, поскольку читатель без труда может понять, что речь идет не о бесспорном историческом факте, а о догадке автора популярной книги.
По смелости с этой догадкой может сравниться лишь гипотеза, к тому же весьма распространенная, о психической неуравновешенности (если не сказать шизофрении) Аттилы. Так пытаются объяснять нелогичность некоторых поступков предводителя гуннов. М. Бувье-Ажан не разделяет эту гипотезу, хотя и не отвергает ее полностью. Он резонно допускает, что могли быть причины, о которых нам ничего не известно. Действительно, в источниках зияют пробелы, для заполнения которых предлагаются многочисленные гипотезы, и порой довольно сенсационные.
Что же касается целей завоевательной политики Аттилы, то он предпринимал военные походы против Западной и Восточной Римских империй в надежде разжиться богатой добычей, необходимой для оплаты преданности подчиненных ему вождей и верности находившихся под его командованием чужих войск. Когда же король гуннов попытался хитростью и угрозами обеспечить за собой право на управление Западной Римской империей (о чем живо повествуется в книге М. Бувье-Ажана), его намерения разбились о непреклонную позицию Валентиниана III. Так Европа была избавлена от прискорбной участи лицезреть Аттилу сначала в качестве соправителя, а затем, вероятно, и единоличного правителя в Риме или Равенне. Нескольких месяцев его господства хватило бы, чтобы уничтожить в Италии, и без того пострадавшей от нашествия варваров, последние остатки культуры.
Но сумел ли бы Аттила удержаться на западно-римском императорском троне? Едва ли, и не потому, что его личные качества не позволяли этого. Личные качества не имели тогда решающего значения, иначе такой недостойный во всех отношениях правитель, как Валентиниан III, не удержался бы в течение тридцати лет на троне. Решающее значение имело то, что Аттила, вождь кочевников, не обладал государственным мышлением и не имел при себе полководцев и министров, достаточно опытных для управления Империей. В отличие от него вожди готов и вандалов были потомками правителей, повелевавших оседлыми народами; обосновавшись в римской провинции, они тут же создавали постоянную резиденцию, становившуюся действующим центром их нового королевства. Кроме того, они, чтобы упрочить свое господство, привлекали к себе на службу римских чиновников и использовали уже имевшиеся на захваченных территориях управленческие структуры.
Германские народы издавна, а особенно после принятия христианства, стояли ближе к римлянам, чем гунны. Готы и вандалы долгое время поддерживали тесные отношения с римским миром, тогда как между гуннами и римлянами не наблюдалось даже и малейшего сближения. Главные опорные пункты гуннов находились в римских провинциях Мезия и Паннония, а также в Северном Причерноморье, то есть вдали от римских культурных центров. Готы же, в отличие от гуннов, поселились в провинциях, которые уже много сот лет находились во владении римлян. И под господством готов местное галло-римское население сохраняло свой статус римских граждан. Гражданское управление там в основном оставалось прежним — римским.
Впрочем, говорить о том, сумел ли бы Аттила удержаться на римском императорском троне, можно лишь гипотетически. Достоверно же известно, что он не смог завладеть этим троном, а его огромная империя развалилась вскоре после его смерти. Он совершил вторжение в Италию, и до Рима было уже рукой подать, когда он внезапно изменил свои намерения и повернул назад, загадав историкам одну из самых главных загадок своего правления. Имеющиеся факты позволяют лишь строить догадки и придумывать разнообразные объяснения — от очередного приступа шизофрении у гуннского вождя до чуда, сотворенного папой римским Львом I Святым. М. Бувье-Ажан, похоже, склоняется к последней версии, читателю же придется смириться с мыслью, что он так и не узнает правды. Возможно (опять гипотеза!), история эта получила бы продолжение, если бы год спустя Аттила не умер.
Наконец, следует сказать несколько слов о такой особенности авторской манеры М. Бувье-Ажана, проявившейся в предлагаемой книге, как написание географических названий. Даже читатель, не искушенный в древней истории, без труда заметит в этом некоторое несоответствие, сообразит, что места, по которым двигался со своим войском Аттила, тогда не могли называться «югом России», «Украиной» или «регионом к югу от Москвы». Не будем подвергать сомнению осведомленность автора в области исторической географии и выскажем предположение, что он допустил подобные вольности во благо читателю, дабы легче было ему ориентироваться на арене исторических событий.
