С этого началась другая полоса в Сашиной жизни, и одновременно у него появилось замечательное комедийное нутро, которое материализовалось в пьесе Григория Горина «Поминальная молитва». Он был Менахем, человек-неудачник, который постоянно что-то пытался сделать, но, естественно, безуспешно. Я Саше подсказал несколько деталей, хотя он и сам обладал, безусловно, режиссерским мышлением. Он часто подходил ко мне и говорил очень корректно, почти шепотом, на ухо: «Марк Анатольевич, а вы не хотите вот, чтобы было вот так вот?» И совсем не обязательно это касалось его роли, это могло касаться работы его товарищей. Я говорил, как правило, «нет» — поначалу, в первой половине наших творческих взаимоотношений. А потом Саша набирал все больше и больше, вот уже из десяти его предложений два, три, четыре я принимал, а потом дело доходило, может быть, и до пяти, и даже больше… Ну и конечно, последние спектакли, которые ставились на него, — в них Саша играл главные роли. Такие моноспектакли своеобразные… По Достоевскому — «Варвар и еретик»… Он играл с такой заразительной энергетикой, просто завораживал своим лицедейским мастерством, подкрепленным очень глубоким нутром. Потом был «Плач палача». Саша играл центральную роль Палача, но в конце концов выяснялось, что это нечто другое, это какая-то другая личность, вобравшая в себя многие настроения сегодняшние, которые бушуют у нас за пределами театральных сцен…
Еще был один забавный случай, когда во время зарубежных гастролей, в «"Юноне" и „Авось“», Саша был одним из «углов треугольника», он играл американца испанского происхождения. Там были испанцы, он по-испански что-то кричал замечательным образом, прекрасно двигался вместе с Караченцовым. В спектакле Саша играл еще несколько ролей, и вначале он был пылающим еретиком, так придумал Вознесенский… Сейчас у нас ребята прыгают с одним горящим факелом, и смотрится это с большим интересом, а он двумя факелами манипулировал… Так вот, американцы, принимавшие нас, сказали, что весь этот открытый огонь, все это категорически запрещено всеми законами. Мы всё, мол, понимаем, но у вашего артиста безумный взгляд. Я сказал, что да, так и должно быть, ведь он еретика играет. Они ответили: «У него настолько безумный взгляд, что он может забросить этот факел в зрительный зал». Я сказал: «Нет, этого не может быть. Он — комсомолец». А они: «Йес, йес! Комсомолец! Но бросить может. Давайте ему металлический такой ошейничек сделаем, ну, не ошейник, а такой браслетик, чтобы в какой бы раж он ни вошел, а бросить бы не смог». Ну, мы, естественно, с удовольствием на это дело пошли, и Саша с этим браслетиком у нас запечатлен в некоторых сценах из этого спектакля…
Сложность моих суждений об этом человеке заключается в том, что… Саша пришел… за ручку я его вывел на сцену, когда он был еще студентом. И под аплодисменты он ушел с этой же самой сцены, и это было таким тяжелым для многих, в первую очередь для меня, ударом. Он держался до последнего, очень мужественно переносил свою болезнь. И какая-то надежда теплилась… что, может быть… Иногда бывают чудеса… Но, к сожалению, в данном случае чуда не случилось. Но вся его, Сашина, жизнь, жизнь на сцене Ленкома, в нашем кинематографе — это было Обыкновенное чудо…
Марк Захаров
ХОЧУ ОСТАТЬСЯ ЛЕГЕНДОЙ
…Последние семьдесят лет очень многие в этой стране занимались не своим делом. А вообще-то я убежден, что в наших условиях это единственный способ найти себя и занять свое место в общественной иерархии.
Кто-то внедрил в общественное сознание соображение о том, что, например, благотворительность не мое дело… Мое! И, уверяю, заниматься этим гораздо труднее, чем любую роль сыграть в театре или в кино.
Я уверен, что благотворительность в стране нищих и голодных может принести довольно ощутимые результаты…
Не думаю, что она сулит хоть какое-то обеспечение беженцам или людям, живущим за чертой бедности. Вряд ли даже тысячи благотворительных концертов могут помочь пострадавшим от чернобыльской аварии. Почти убежден, что не станет лучше жизнь сирот… Но наша задача — заставить людей снова поверить в благое дело…
Я прекрасно осознаю то, что сколько денег ни соберешь, все это вполне может провалиться в «черную дыру»… Но я хитрый. Кому попало денег не отдаю.
Я привык к снисходительным оценкам наших «Задворок» — «сборище элиты», «шоу для богемы»… Но я не обижаюсь, не бью себя кулаком в грудь, не оправдываюсь. Потому что мы делаем конкретное дело — компьютеры для определенного детского дома или возрождение старейшей церкви в Путинках, разрушенной, разграбленной, на долгие годы заколоченной. Такой и должна быть благотворительность. Конкретной! Я лично вижу результаты своей деятельности…
Я уверен, что должны быть дорогие мероприятия. Нет у тебя денег — смотри с крыши соседнего дома. Или вообще не смотри. На Каннский фестиваль тоже не бесплатно пускают и далеко не всех. Надо создавать престижные шоу, а значит — красивые. Я верю, что когда-нибудь на «Задворках» будут собираться женщины в вечерних туалетах, мужчины в смокингах… Мы отвыкли от красоты. Нам кажется, если мужик в смокинге — значит, он официант.
Кроме того, это ведь не просто коммерческий концерт, но и праздник. Для друзей, близких. Для тех, кого я люблю. Для театра, в котором работаю. А почему я должен думать обо всех глобально?! Обо всех Ленин думал — вот мы и хлебаем эту кашу столько лет…
Я помню, как готовились первые «Задворки» (фестиваль «Задворки» был создан в начале 1990-х). Это мероприятие действительно задумывалось как праздник для своих, для работников театра. С каким сумасшедшим энтузиазмом все пилили, строгали, строили, убирали! Каждый пытался приобщиться к этому празднику, сделать что-то полезное. Это было совсем не коммерческое мероприятие и не просто закрытие очередного театрального сезона, а действительно культурное событие. Разве возможно сохранить атмосферу праздника, если сегодня практически все подобные акции выродились и превратились в этакий повод для выкачивания денег…
И в то же время совершенно очевидно, что на Руси всегда были богатые купцы, для которых вложить деньги в культуру было не просто престижно. Это был вопрос долга. Вопрос чести, если хотите. Так вот, я за возрождение такой чести. Именно такой, а не той, что долгие годы проповедовала коммунистическая партия со своей коммунистической моралью… И потом, я же не обком собираюсь строить, а церковь возрождать. И между первым и вторым — огромная разница…
Сейчас мне стало понятно — да, я стремлюсь быть лидером. Не вижу в этом моем желании ничего плохого. Но осознание этого устремления пришло постепенно. Когда я приехал из Ферганы покорять Москву, у меня за спиной никого и ничего не было. А завоевать свое место под солнцем можно, только воспитав в себе лидера. Иначе тебя подавят другие… Я жил в общежитии. Мама присылала мне двадцать рублей, стипендии я никогда не получал — не мог сдать экзамены по истории КПСС (сейчас оказалось, что я был не таким уж и тупым). На что я мог рассчитывать? Можно было уехать обратно в Фергану… Я уже был к этому практически готов… Сегодня и не представляю, что бы со мной стало, решись я на это бегство. Может быть, стал бы народным артистом Узбекской ССР, а может, спился бы где-нибудь под дувалом… По счастью, меня пригласили на роль в Ленкоме.
