— Ничего мне не надо, милая. Смотрю на вас, на молодых, и получаю удовольствие. Теперь это мой самый крепкий напиток: смотреть на красивых женщин.
— Тогда вы в опасности: тут сегодня столько красавиц собралось, что, боюсь, судья, вы охмелеете… — кокетничала Джейн.
— Ага, хозяйка снова занимается обольщением самых влиятельных мужчин. — Это подошел Клод Левайн, высокий, ухоженный, пахнущий дорогим одеколоном. Один из самых известных в городе врачей‑психиатров. — Судья, я вам безумно завидую.
— Будем считать, что судью я уже обольстила, теперь с удовольствием займусь вами. — Джейн подхватила Левайна под руку и, улыбнувшись судье, увлекла врача в сторону. — Клод, мне нужен ваш совет. Только не смейтесь, я серьезно. У меня нарушился сон. Просыпаюсь среди ночи, всегда часов около трех, и — ни в одном глазу. Читаю Интернет — я там всегда нахожу что‑то полезное, но не в моем случае…
— Сны видите? — спросил Левайн подчеркнуто серьезно.
— В первой половине ночи — нет. Только под утро.
— Тревожные сны, нехорошие?
— Когда как.
— Позвоните в мой офис, скажите, что я просил назначить вам встречу на этой неделе. Не забудьте упомянуть, что это мое распоряжение, иначе…
— Я знаю, что у вас запись чуть не на полгода вперед. Спасибо, Клод.
В бассейне, поставив бокалы с коктейлями на бортик, беззаботно беседовали гости.
— А я вам говорю, что Голливуд стал чрезвычайно газетным, — с жаром провозглашала брюнетка с длинными вьющимися волосами, которые она не стала прятать под купальную шапочку, — Эмилия Стоун, известная журналистка. — Возьмите главную премию «Оскара» этого года. Я не спорю — тема очень важная — о том, что священники совращают малолетних. И фильм талантливо сделан, и материал актуальный. Но это же тема для газетной статьи, а не для художественного кино.
— Я в ваше высокое искусство не хочу вмешиваться, — отозвался ее сосед, весь поросший черными волосами — и грудь, и живот, и спина… В этой густой шерсти живописно сверкали капли воды, а сам хозяин этого замечательного волосяного покрова, Хурам Хасане, владел сетью крупных супермаркетов «Тройс». Черты лица у Хурама были крупные и асимметричные. На левой щеке — шрам. Непривлекательная внешность… Хурам это знал и глядел на гладкие загорелые тела присутствующих мужчин с некоторым оттенком превосходства. Впрочем, словесно это, конечно же, никак не выражалось. Напротив, Хасане был человеком широкообразованным, начитанным и светским. И обожал играть, особенно с незнакомыми собеседниками, на контрасте своей интеллигентно‑изысканной речи с несколько киношно‑мафиозной внешностью. — Надо ли напоминать вам, милая леди, — продолжал Хасане, — что для искусства нет ничего запретного. Весь вопрос в том, насколько то, что вам показывают, действительно искусство, вот в чем дело. Разве не так, Джордж?
— Согласен! — отозвался человек с жестким ежиком серых волос. — Ничего запретного для искусства быть не может. Вот смотрите: сейчас вся публика в восторге от фильма «Выживший» с Ди Каприо в главной роли. И от самого Ди Каприо, в частности. Ну, я вам не стану произносить жалких слов о таланте вообще и о том, что Ди Каприо — талантлив. Но вот смотрел я этот фильм. Внимательно. Без предубеждения. И вот — не вижу я этого героя. Не настоящий человек там мучается, и страдает, и утопает, и воскресает, а актер Ди Каприо. Я должен видеть, как отчаявшийся человек ночует, чтобы не замерзнуть, в брюхе лошади… А я вижу, что это небритый и немытый, а может быть, специально вымазанный грязью актер все это проделывает. И я ему не верю.
— Но Джордж! В жизни достаточно ситуаций не скандальных, в которых искусство может и должно разбираться, — капризно протянула Стоун.
— Наверное, ты права, — сказал Джордж Кейплин мрачно. — Мы с тобой выбрали проклятые специальности. У меня искусствоведение, у тебя — журналистика. «Искусствоведение»! — протянул Джордж иронически. — И слово само ненормальное, и ремесло. Вон Хурам — счастливый человек. И не потому счастливый, что богатый, не потому, что умный. А потому, что имеет дело с реальным миром и реальными вещами, которые можно измерить, взвесить, преобразовать…
— Хочешь, возьму тебя менеджером в свой маркет на Ван Нисс? — серьезно предложил Хасане. — А то ты так проклинаешь искусство, что просто жаль тебя становится.
— Я бы был счастлив, если бы мог у тебя работать, Хурам. Ты же знаешь, я не шучу. Но небо дает каждому свое. Простите, я скоро вернусь.
Джордж Кейплин легко подтянулся на руках, влез на бортик и зашагал в сторону теннисного корта — там жарили мясо на барбекю, оттуда неслись веселые голоса.
— Сложный человек наш Джордж, — резюмировала Эмилия. — Вы, Хурам, давно его знаете?
Хасане кивнул.
— Он максималист, в этом вся проблема. И стремится быть максималистом во всем. Вы ведь знаете, что он рисовал, и очень неплохо? Бросил — считал, что то, что он делает, недурно, но заурядно. А заурядным он быть не хотел. Он и в Ирак пошел служить, чтобы внутри себя утвердиться, что способен делать настоящие дела… — Хасане вкусно потянулся — даже слышно было, как косточки хрустнули. — Но насчет этого фильма и Ди Каприо в нем я с Джорджем целиком согласен.
— Эй, Лайон! Почему ты позволяешь нашему гостю скучать? — Это подошли к Потемкину и О’Рэйли очаровательная Джейн с хозяином дома Бретом Леборном — крепким человеком с густыми черными волосами, не поредевшими от возраста, классическим римским профилем и неожиданными на этом лице серо‑стальными глазами.
— Мы о вас много слышали, — улыбнулся Леборн, адресуясь к Олегу. — Как вам Калифорния? И почему в стороне от прекрасных ребрышек, ароматом которых дышит вся округа?
— Статистика показывает, что человек в среднем тратит на еду пять лет жизни, — сообщил Лайон сурово. — Так что мы воздержимся…
В это время замурлыкал мобильный телефон Лайона, и он, извинившись, отошел в сторону.
— Калифорния всегда прекрасна, — ответил Олег совершенно искренне. — Даже несмотря на периодические сумасшествия, которые здесь вызывают избирательные кампании. Я уже, кажется, в третий раз это наблюдаю…
— Ну, — махнул рукой Леборн, — людям же надо о чем‑то говорить… Надеюсь, ваш отдых во Фриско не омрачен заботами и делами.
— Нет, — подтвердил Олег, — не омрачен. Я приехал насладиться — и наслаждаюсь.
— А поработать не хотите, шеф? — это вернулся Лайон, опуская в карман свой айфон.
* * *
Человек в темном костюме лежал лицом вниз, головой к балкону, за которым в вечернем мареве садилось солнце.
Квартира была по сан‑францисским понятиям немаленькая — три спальни, три ванные, гостиная, просторная лоджия.
— Стоимость этого кондо примерно миллион сто тысяч, — дал справку Лайон. — Селятся в этом районе теперь главным образом китайцы. Их очень много приезжает, шеф.
