Праздник будет веселым, а мысль об угощении, поджидавшем его внизу, вызвала у Киели голодные спазмы. Когда он вернется, ему позволят сидеть в длинном доме вместе с мужчинами, а не торчать в круглом доме вместе с матерью, остальными женщинами и детьми. От этой мысли у него защемило в груди, ведь пение женщин, занимавшихся домашними делами, их смех и болтовня, сплетни и шутки были частью его жизни столько, сколько он себя помнил. Тем не менее он с гордостью предвкушал, как будет отныне проводить время среди мужчин клана.
Его снова охватила дрожь, но солнце продолжало светить, и мальчик, вздохнув, постарался расслабиться. Он вытянул онемевшие ноги, потом встал на колени и занялся костром. Несколько свежих веток занялись от тлеющих угольков, он подул на пламя, и оно разгорелось как следует. Когда воздух окончательно прогреется, он больше не будет заниматься костром, пусть тот погаснет сам по себе, но сейчас он наслаждался близким теплом.
Прислонившись спиной к скале, медленно согревавшейся на солнце, Киели сделал еще один глоток воды, после этого тяжело вздохнул и снова обратил взгляд на небо. «Ну где же это видение? — думал он. — Почему боги до сих пор не дали мне нового имени?»
Этому имени предстояло стать ключом к его на-ха-тах, тайной сути его существа, той самой, что известна только ему и богам. Люди будут знать его имя, ведь он сообщит его с гордостью, но никто не узнает, каково было его видение и что оно сказало ему о том месте, которое он займет в мире, о его миссии, предназначенной ему богами, или о его судьбе. Дедушка когда-то рассказывал, что очень немногие мужчины действительно разобрались в своем на-ха-тах, хотя сами этого не сознают. Видение — это лишь первый намек богов на то, что они предназначают этому мужчине. Иногда, рассказывал дедушка, задача очень проста — быть хорошим мужем и отцом, заботиться о благосостоянии деревни и всего народа, служить примером для других, и тогда, возможно, окажется, что его истинное предназначение в том, чтобы стать отцом для кого-то избранного, особенного, нарифа, но этот план становится ясен только спустя много лет после смерти мужчины.
Киели знал, что мог бы сказать ему дедушка в эту секунду: не нужно так волноваться, просто откинь все заботы и позволь богам довести до тебя их волю. Киели знал, что отец сказал бы то же самое, добавив лишь одно: чтобы охотиться, или держать совет в длинном доме, или быть хорошим мужем, для начала нужно научиться терпеть и слушать.
Мальчик закрыл глаза и прислушался к шуму ветра в горах. Ветер что-то ему говорил, шелестя кронами кедров и сосен. Иногда ветер мог быть и жестоким, прорываясь сквозь самый теплый мех своим острым морозным дыханием. А иной раз он нес благословенную прохладу в жаркий летний день. Отец научил Киели различать голоса ветра, внушив сыну, что познать язык ветра — значит слиться с ним в одно целое. Ястребы и орлы, гнездящиеся среди горных вершин, вот кто в совершенстве владеет этим языком.
Тихое утро пронзил громкий визг, Киели резко повернул голову и увидел всего в нескольких ярдах от того места, где он лежал, серебристого ястреба, напавшего на кролика. Это был самый редкий вид из всех ястребов, обитавших в горах, — серое оперение с черными вкраплениями на голове и шее, но маслянистые отблески перьев делали птицу серебряной, когда она проносилась на фоне чистого неба. Один взмах крыльев — и ястреб, крепко схватив затрепыхавшуюся жертву, взмыл вверх. Словно котенок в зубах у матери, кролик безжизненно повис в птичьих когтях, явно смирившись со своей судьбой. Киели знал, что животное впало в транс — природа проявляла доброту, притупляя его боль и страх. Как-то раз он уже такое видел, когда на земле неподвижно лежал раненный стрелой олень и ждал, что охотник из сострадания нанесет последний удар ножом.
А вдалеке лениво кружили другие птицы, ловя теплые волны от быстро нагревавшихся скал, чтобы затем отправиться на поиски собственных жертв. Он знал, что это грифы. Их огромные крылья позволяли им планировать в волнах теплого воздуха, осматривая местность в поисках падали или умирающего животного. На земле они неуклюже скакали к туше павшего животного, но в воздухе были великолепны.
На юге он заметил чернохвостого коршуна, зависшего в воздухе; опустив хвост и быстро сделав два-три взмаха крыльями, птица замерла, чтобы чуть снизиться, потом снова последовали несколько взмахов — и вот уже коршун нацелился на жертву. С невероятной, почти сверхъестественной быстротой и точностью хищник ринулся на землю, выпустив когти и наклонив голову, и уже через секунду взмыл вверх, держа в лапах попискивающую полевку.
Издалека до мальчика доносились звуки леса. Мелодия дня отличалась от ночной, но в эту минуту дневные обитатели лесов начинали обнаруживать свое присутствие, тогда как их ночные соседи уже искали укрытия, чтобы поспать. Где-то поблизости трудился дятел, выискивая насекомых в коре дерева. По стуку Киели понял, что это большая птица с красной макушкой добывает себе пропитание: такие дятлы выстукивают медленно, громко и настойчиво, этот ритм совершенно не похож на более изящное стаккато их меньших собратьев с голубыми крыльями.
Солнце поднялось еще выше на утреннем небе, и вскоре костер погас; впрочем, он уже был не нужен, так как скалы успели вернуть себе дневное тепло. Киели поборол желание допить остатки воды, понимая, что следует сохранить их до тех пор, пока он не будет готов спуститься на ведущую к дому тропу. Напиться вволю он еще успеет у ручья, но сначала нужно туда добраться, а если сейчас он израсходует всю воду, то, вполне возможно, вообще не сумеет проделать этот путь.
Мальчики редко погибали в горах, но все же такое случалось. Племя старалось как можно лучше подготовить каждого ребенка, но те, которым не удалось пережить суровый ритуал обретения имени, считались обделенными богами, и скорбь их родственников вносила горестную ноту в празднование летнего солнцестояния.
Жара нарастала, воздух стал совсем сухим, и неожиданно Кнели понял, что приближается са-тата. Ветер с севера весь год приносил с собою холод, но летний ветер с запада с каждой минутой становился все жарче и суше. Мальчик и раньше видел, как трава сгорала на корню, становясь коричневой и ломкой, и плоды на ветвях лишались всех соков меньше чем за три дня, если дул этот ветер. Мужчины становились беспокойными, а женщины раздраженными, когда са-тата задерживался больше чем на несколько дней, и кожа у всех горела. В такие дни Киели с братом купались в реках и озерах, но по дороге домой они успевали так обсохнуть, как будто вообще не погружались в прохладную воду.
Киели также понимал, что над ним нависла опасность: если он здесь останется, са-тата высосет из его тела все соки. Мальчик взглянул на небо и определил, что до полудня ждать не больше двух часов. Он посмотрел на солнце, проделавшее уже полпути до своего зенита, и заморгал от навернувшихся слез. Он позволил себе на несколько мгновений отключиться, размышляя, кого посадят с ним рядом на празднике. В эти минуты, пока Киели ожидал в горах знака от богов, его отец встречался с отцом какой-нибудь юной девушки из местных. У них в деревне были три подходящие девушки, каждая из которых могла стать невестой Киели: Рапануана, дочь Дыма В Лесу, Джанатуа, дочь Сломанного Копья, и Перышко Синекрылого Чирка, дочь Подпевающего Ветру.
