Книга Ярость ацтека - Гэри Дженнингс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 165
И вот в отсутствие Кортеса Альварадо прослышал, что индейцы якобы вознамерились во время праздника напасть на испанцев и захватить их в плен. Ну а поскольку он был человеком действия, не ведавшим колебаний и не останавливавшимся ни перед чем, то принял решение упредить заговорщиков и атаковать первым. Когда празднично одетые горожане собрались на рыночной площади, испанские солдаты открыли по ним огонь. Причем, заметьте, испанцы расстреливали из пушек и аркебуз, а потом добивали мечами и копьями отнюдь не ацтекских воинов. Да, некоторые знатные ацтеки и благородные воители тоже полегли в этой кровавой резне, но в большинстве своем невинные жертвы (а их были тысячи) оказались мирными горожанами, женщинами и детьми.
Тем временем Кортес разгромил намеревавшегося лишить его власти испанского военачальника и вернулся в столицу. Там он обнаружил, что Альварадо и его люди скрываются в бывшем дворце Мотекусомы, который вовсю осаждают разъяренные учиненной во время праздника резней ацтеки. Поняв, что имеющимися силами ему столицу не удержать, Кортес вывел своих людей из города. И вот как раз во время их отступления, прозванного впоследствии La Noche Triste, Ночь Печали, Альварадо совершил свой знаменитый подвиг, стяжав новую славу.
Испанцы отступали по насыпным дамбам, ведущим через озеро в город. Насыпь, по которой отходил Альварадо, была перерезана каналом, слишком широким, чтобы его можно было перепрыгнуть. Ацтеки напирали, наводить мостки было некогда; испанцы, пытаясь преодолеть канал вплавь, бросались в воду, а сам Альварадо прикрывал отход. И вот, когда его гибель казалась уже неминуемой, он, отягощенный стальными латами, развернулся, подбежал к каналу, уперся копьем в спину упавшего в воду, тонущего воина и, использовав оружие как опорный шест, перелетел на другую сторону!
Я много раз слышал эту удивительную историю, но лишь теперь вдруг понял, что Педро де Альварадо и есть тот самый могучий, неодолимый враг, который не давал мне покоя, преследуя меня в повторявшемся видении моей собственной смерти.
А поняв это, понял и другое: я не могу больше лежать на земле и дрожать, словно испуганный ребенок, ибо мне суждено сразиться с самим Рыжим Громилой. Перехватив покрепче копье, я вскочил на ноги и, как это заведено у благородных воителей – Ягуаров, издал громкий рык, дабы подкрепить свои силы мощью грозного божества джунглей.
Несмотря на шум уже разыгравшегося вокруг нас сражения, Альварадо услышал мой клич, развернулся в седле и, увидев меня, пришпорил своего могучего боевого скакуна, воздел меч и громогласно издал свой боевой клич: «Сантьяго!»
Я видел со стороны свою смерть.
Видение моего собственного окровавленного безжизненного тела, так долго преследовавшее меня по ночам, воплотилось в реальность, когда на меня устремился громадный конь, несший на своей спине самого могучего воина Сего Мира. Мое деревянное копье, пусть и с острым как бритва обсидиановым наконечником, не могло пробить ни толстую стеганую попону, ни тем более сталь испанских доспехов. Восседавший верхом враг казался непобедимым, и одолеть его можно было, лишь сбросив с коня.
Ну не странно ли – чтобы добиться этого, я использовал прием, похожий на тот, к какому прибегнул сам Альварадо во время своего знаменитого прыжка: упал на колени, бросившись прямо под конские копыта, и выставил перед собой копье, уперев древко в землю.
Со стороны это выглядело так, словно конь на всем скаку налетел на здоровенный валун. Страшный толчок – и я увидел, как огромное животное валится на меня. Мне казалось, будто лошадь падает, словно срубленное дерево: сначала медленно, потом набирая скорость, и я успел заметить ярость и изумление на лице Альварадо, выброшенного толчком из седла и полетевшего головой вперед на каменистую землю. А потом огромный боевой конь обрушился на меня. Кости мои треснули, грудь сдавило, дыхание прервалось, и свет померк...
Чиуауа, 1811 год
¡Ay de mí! Боже мой!
Весь дрожащий, мокрый от пота, я вырвался из кошмарного сна, соскочил с топчана и оказался нетвердо (ибо у меня подгибались колени и бешено колотилось сердце) стоящим на каменном полу темницы.
Через некоторое время до меня дошло, что это был все тот же страшный сон о воине-ацтеке, сон, казавшийся видением моей собственной смерти. Он преследовал меня с детства, но почему – так и оставалось загадкой. Впрочем, некоторые утверждают, будто мне на роду написано закончить свои дни на виселице, и хотя мне не раз удавалось избегать этой страшной участи, вполне возможно, что насильственная смерть – не просто видение из ночного кошмара, а суровая неизбежность, обусловленная всей моей жизнью, о которой я и собираюсь вам поведать.
Во внутреннем дворе, за стеной моей темницы, громыхнули мушкеты расстрельной команды. Я доковылял до крепкой дощатой двери, хорошенько ее пнул и заорал в «иудин глазок»:
– Эй, сabrones! Тащите сюда мой завтрак, cabrones!
Таким образом я издевался над своими тюремщиками. Cabron буквально означает «козел», однако этим словом принято также называть мужчину, позволяющего другим прелюбодействовать со своей женой. Трудно придумать что-то более оскорбительное для мужского достоинства, не правда ли?
Я пнул дверь еще раз, хотя, честно говоря, есть мне совершенно не хотелось, особенно после залпа, прозвучавшего на тюремном дворе, как раз возле моей камеры, и напомнившего о том, что и меня самого ждет та же неотвратимая участь. Пройдет совсем немного времени, и я исполню chilena de muerte, чарующий танец смерти, только вот мои быстрые па и взмахи платка будут предназначаться для палачей, а не для прелестной сеньориты.
В «иудин глазок» заглянул угрюмый стражник.
– Эй ты, заткнись, или тебе придется завтракать mierda, дерьмом!
– Сам заткнись, сеньор Козел. Тащи сюда миску carne, мяса, и кувшин вина, а не то твоя жена познакомится с силой чресел настоящего мужчины, прежде чем я сожгу твою casa, жалкую лачугу, и сведу со двора твою лошадь.
Он удалился, исходя злобой, а я вернулся на свое ложе из соломы. В камере витал застарелый запах кислятины, словно монахи, жившие здесь в те времена, когда обитель еще не превратили в тюрьму, а кельи – в казематы, только и делали, что кувшин за кувшином глушили кислое вино.
* * *
Как и главный город всей колонии Мехико, или «May-hekô», как произносят на свой лад испанцы, Чиуауа находится на плоской равнине, почти полностью замкнутой в кольцо гор. В нескольких неделях пути от северной границы провинции лежит ее столица, официально именуемая Сан-Фелипе-де-Реал-де-Чиуауа, но более известная всем как Госпожа Пустыни.
Здешнее плато поднимается над уровнем моря почти на милю, а потому, в отличие от влажной зеленой долины Мехико, почва тут каменистая и сухая, с редкими пятнами жесткой бурой травы, а вершины горного массива Сьерра-Мадре венчают снежные шапки. На науатль, языке ацтеков, Чиуауа означает «сухое, песчаное место». Это и впрямь сухой, песчаный ров, настоящая яма со змеями, во всяком случае, для того, кто обречен там умереть.
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 165
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Ярость ацтека - Гэри Дженнингс», после закрытия браузера.