Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
Вы также, наверное, читали, что профессор Декарт обладал трудным характером, был неуживчив, легко ссорился с людьми, много пил и этим будто бы погубил свою академическую карьеру. Еще считается, что у него было несчастливое детство, суровая и холодная мать, равнодушный отец, и поэтому он просто обязан был с юных лет иметь неустойчивую психику, страдать депрессиями, нервными срывами и много чем еще, вплоть до сексуальных проблем. Так легко и приятно стало объяснять все по Фрейду! Отрицать не стану, у него случались депрессии, порой он надолго впадал в хандру и «милым» уж точно не был, хотя за свою долгую жизнь я не знал человека добрее. Талант всегда угловат, неудобен, требователен. На правах ближайших родственников мы так или иначе временами оказывались вовлечены в его проблемы. Но не в том была суть наших отношений, и я на него не в обиде за те редкие дни, когда он бывал невыносим.
Противоречивая фигура? Да нет, на мой взгляд, цельная и самодостаточная. А вот тем, кто не знал его при жизни, вечно хочется подогнать его под какой-нибудь знакомый шаблон. Может быть, и вы станете сопротивляться правде и без симпатии к герою не захотите писать его биографию. Но, возможно, вы тоже увидите красоту духа, пробившуюся сквозь все его человеческие несовершенства, которую так ясно вижу я. Знаете, однажды ему задали глупый вопрос, верит ли он в науку, и он ответил: «Верю я лишь в Непостижимое; обо всем остальном я хочу знать, как это было и есть на самом деле». Так неужели правде о себе он предпочел бы выдумки?
* * *
Начну сначала, то есть издалека. Хотя фамилия Декарт знаменита во Франции, к великому философу и математику семнадцатого века наш род никакого отношения не имеет. Все наши ближайшие предки – выходцы из Германии. В семье, правда, из поколения в поколение передавалась память о происхождении рода Картенов (это наша настоящая фамилия) от французского беженца-гугенота. В отличие от многих других гугенотских семей в Германии, которые твердо помнили о своем происхождении и заботились о чистоте крови, в нашей семье с самого начала браки заключались не только внутри своей среды. Поэтому к концу XVIII века Картены стали уже больше немцами, чем французами. Но память о предках-гугенотах жила, и мой дед Иоганн Картен наполнил семейную легенду, так сказать, плотью и кровью. В библиотеке при реформатской часовне Реколетт в Ла-Рошели до сих пор хранится переплетенный в телячью кожу старинный молитвенник. Приступая к обязанностям пастора, дед разбирал библиотеку и нашел в этом молитвеннике письмо. Оно было отправлено из деревни на прусской границе в 1685 году – вскоре после отмены Нантского эдикта4. Семья гугенотов, не пожелавшая переходить в католичество или тайно исповедовать двоеверие, сообщала в Ла-Рошель своему родственнику, что с Божьей помощью они добрались до земли, где им дали убежище и приняли их с братской любовью. Были в письме и стихи, наивный трогательный гимн во славу Отца, и Сына, и Святого Духа. В подписи легко читалось: «Антуан Декарт, ваш брат во Христе».
Письмо, дошедшее в те кровавые дни до адресата, чудом сохранившееся, не истлевшее за полтора века, не сгоревшее в кострах контрреформации и революции! Когда Фредерик Декарт писал магистерскую диссертацию о поэтах-гугенотах, он очень тщательно исследовал этот документ, нашел в архивах упоминание о некоем религиозно-мистическом братстве, в котором состоял Антуан Декарт, и выяснил, что интересные стихотворные эпитафии на уцелевших надгробиях гугенотских семей были написаны именно этим человеком. По профессии он был врачом, но помимо этого обладал некоторой литературной одаренностью. Когда гугеноты оказались во Франции вне закона, он бежал в немецкие земли с женой, двумя сыновьями и тремя дочерьми. Следы семьи терялись в деревне Мариендорф, и больше никаких упоминаний о Декартах найти до 1907 года не удавалось. Зато первые упоминания о наших предках Картенах прослеживаются с начала XVIII века, и появление их в Бранденбурге словно бы из ниоткуда само по себе наводит на определенные мысли – именно туда в то время массово ехали гугеноты по приглашению Великого курфюрста5 Фридриха Вильгельма Гогенцоллерна. Нет ничего невероятного в предположении, что Антуан Декарт решил слегка онемечить свою фамилию и выбрал этот вариант. К тому же все Картены испокон веку были кальвинистами, как гугеноты, а не лютеранами, как коренное население Бранденбурга. Не правда ли, есть соблазн считать тезис доказанным? Профессор Декарт говорил, что мы вполне можем считать себя потомками беженцев из Франции. Но оснований называть Антуана Декарта своим предком он не видел. Скорее уж, допускал, что и во Франции Картены были Картенами – чтобы онемечиться, им достаточно было перенести ударение с последнего на первый слог.
Дед Фредерика, Михаэль Картен, был доктором богословия, преподавал в Берлинском университете и служил пастором в реформатской церкви города Потсдама. Фредерик помнил его приезды в Ла-Рошель и рассказывал, что это был человек крайне вспыльчивый, не терпящий возражений. Дети слушались его до седых волос. Первенец, Иоганн, не чувствовал никакой тяги к богословию, мечтал о факультете естественной истории, но, так как доктор Картен слышать не желал о том, что его сын «будет ловить бабочек», покорился и тащил ненавистную ношу. Кое-как он получил степень магистра богословия, а вместе с ней – тяжелое нервное расстройство. Доктор Картен решил пока не давить на сына и отпустил его отдохнуть и развеяться во Францию. Пастор написал на адрес реформатского прихода Ла-Рошели и получил письмо от единоверцев. Малочисленная община потомков гугенотов ответила доктору Картену очень любезно, а староста обещал подыскать для Иоганна недорогой пансион и присмотреть за молодым человеком в чужом, полном соблазнов городе.
В Ла-Рошели Иоганн Картен пришелся ко двору. По-французски он говорил, как настоящий француз, изучал Кювье и Ламарка, декламировал на домашних вечеринках французских поэтов-романтиков, даже если его просили прочесть что-нибудь из Шиллера. Он горячо любил Францию, считал ее единственной в мире цивилизованной страной. В старинный город на берегу океана, выбеленный солнцем и продутый ветрами до такой степени, что в некоторые дни при подходящей погоде его дома казались призрачными, Иоганн Картен влюбился с первого взгляда и, недолго думая, решил здесь остаться. По рекомендации членов гугенотской общины он обзавелся учениками и стал давать уроки естествознания и немецкого языка.
Молодой Иоганн Картен, по воспоминаниям его детей, был умен и обаятелен, и вскоре его приглашали уже не только в гугенотские дома. Наружностью он тоже обладал счастливой, если верить сохранившемуся дагерротипу. Лицо с крупными правильными чертами, красиво вырезанный рот, волнистые черные волосы, серые глаза… Местные девушки наперебой домогались его внимания. Он тоже не был к ним жесток. Расточая комплименты местным красавицам, он всерьез думал о том, чтобы жениться и начать преподавать в школе. С другой стороны, мечта о Парижском университете по-прежнему манила его.
И тут внезапно умер пастор гугенотской общины. Не знаю, почему члены консистории предложили именно Иоганну стать новым пастором, мне трудно поверить, что среди них не нашлось более подходящего человека. В Бога этот несостоявшийся натуралист едва ли верил. Конечно, вращаясь в среде благочестивых гугенотов, свои взгляды он не афишировал. Когда его избрали в один из церковных комитетов, не возражал, тем более что его сделали хранителем библиотеки. Но пастор!.. Нет, нет и нет! Иоганн отказался, напирая на свой молодой возраст и недостаточный опыт. Доктор Картен в Потсдаме быстро обо всем узнал (не он ли подкинул консистории эту идею?) и вызвал сына домой очень суровым письмом. Из Бранденбурга Иоганн приехал через три месяца, присмиревший и… женатый. Родители, желая крепче привязать сына к пасторской службе и раз и навсегда отбить желание поступать по-своему, нашли ему невесту, девушку из потсдамской реформатской семьи – Амалию Шендельс, дочь аптекаря. Молодым людям не позволили даже немного привыкнуть друг к другу, их сразу обвенчали и отправили в Ла-Рошель. Иоганн принял пасторскую кафедру, купил старый, запущенный, но большой и красивый дом на улице Монкальм, недалеко от старого города. Потом случилась та история с молитвенником и письмом, о которой я уже рассказал, и мой дед принял фамилию Декарт, немного созвучную его немецкой фамилии, чтобы окончательно закрепить свое превращение из немца во француза. Близкие друзья стали называть его Жан-Мишель.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
