— Зачем это тебе?
— Ты, наверное, знаком с ситуацией, когда кто-нибудь начинает рассказывать что-либо интересное и вдруг обрывает себя, решив, что при тебе об этом говорить не следует? Ты пытаешься убедить его, что ради уважения к слушателю начатая история должна быть завершена!
Некоторые рассказчики уступают натиску, но другие не сдаются и оставляют тебя в полном неведении. Примерно так я воспринимаю свою жизнь, в которой с самого её начала много неопределённого!
— И вот поэтому ты приехал сюда?
— Вот поэтому я приехал сюда, Йон!
— Ну, что ж… Надеюсь, ты тоже расскажешь мне какую-нибудь интересную историю?
— Я постараюсь…
— Ведь, кроме нескольких открыток от матери и письма, посланного тобой, когда она умерла, мне неизвестно ничего.
— Я знаю, — сказал Уиллем, потупив глаза. — Я виноват!
— Хочешь ещё пива?
— Да, ещё пива было бы неплохо!
* * *
В кухне я задержался на несколько секунд — мне не хотелось возвращаться к столу, к брату, к прошлой жизни и всем её печалям.
За окном серые дождевые облака плыли по ярко-голубому небу. Молодая женщина крутила педали велосипеда, разговаривая по мобильному телефону. Если бы я умер три года назад в больнице, не существовало бы ничего из этого — ни моего брата, ни дождевого облака, ни девушки на велосипеде… Но я не умер!
Я вернулся в комнату.
* * *
Мой брат сделал большой глоток пива.
Часть семейной истории была ему известна: сразу же по окончании войны наша мать ушла от нашего парализованного после инсульта отца, — и эта часть не выглядела слишком привлекательно. Однако не более привлекательной была и та часть, о которой он не знал.
«Глотни же как следует, мой везучий американский братец, ведь у тебя так мало плохих воспоминаний, что ты прибыл за ними издалека в Голландию!»
— Тебе известно, кто такая Анна Франк? — спросил я.
— Конечно! — Уиллем ответил тоном коренного голландца, оскорблённого в его лучших национальных чувствах.
— Когда полицейские явились арестовать её семью, они прошли прямиком в их тайное укрытие.
— Да, я знаю об этом!
— Это означает, что кто-то выдал их.
— Кто же это сделал? — спросил он.
— Ты!
2
— Ты только слушай, просто слушай, я расскажу тебе всё! И я буду называть нашего отца моим отцом, потому что ты тогда ещё не родился.
Итак, мой отец был угрюмым молчуном, когда бывал трезвым, но, напившись, он становился сентиментальным. Между прочим, и я вырос таким же!
Будучи мальчишкой, я всегда радовался, видя его наливающим себе какую-нибудь выпивку. Наблюдая, я изучал, сколько времени требуется каждой жидкости, чтобы смягчить его. Чем светлее был её цвет, тем скорее это совершалось.
Нужно проскользнуть в дверь на кухню и быстрым взглядом определить — не прояснилось ли уже его лицо? Тогда можно без опаски направляться прямо к нему. Но ни в коем случае не раньше! Иначе он мог просто вышвырнуть меня вон. Отец не выглядел богатырём, но у него были сильные руки, покрытые ожогами и шрамами.
Однажды я спросил у него название коричневого питья.
— Пиво! — Отец всегда поощрял мой интерес к наименованиям каких-либо блюд или напитков.
— Оно делает тебя счастливым слишком медленно!
Мгновение он сидел озадаченный услышанным, и я испугался, что разозлил его. Но затем он улыбнулся, обхватил меня рукой и притянул к себе.
— Ты чертовски сообразителен, Йон! — сказал он.
Как я любил те редкие минуты, когда отец хвалил меня, называя при этом по имени!
— Да! — подтвердил он. — Пиво в самом деле действует медленнее. Но его приятно пить! Ты знаешь, кто его придумал?
— Кто же?
— Египтяне! Те самые, которые построили пирамиды!
Мне показалось невероятным, чтобы эти таинственные люди, всегда двигавшиеся боком на картинках в моих книжках, могли создать пиво. Но так сказал мой отец, и, следовательно, это было правдой! Он знал всё о кушаньях и напитках, так как работал шеф-поваром в ресторане отеля и очень гордился своей профессией.
Кулинарии он выучился во Франции и с удовольствием рассказывал об этом. В одной французской кухне, где отцу довелось работать, висел лозунг: Вы выбрали почётное занятие!
Иногда он произносил эти слова по-французски: Vous avez choisi un métier noble! — потому что их звучание напоминало ему те времена.
Однако в нём не зародилась любовь к французам: «Они худшие сукины дети на этом свете!» — поминал он их одним из своих излюбленных выражений.
* * *
В какой-то из дней отец придвинул ко мне свой стакан с пивом.
— Попробуй это, Йон! — сказал он. — Отхлебни глоток!
Я быстро взглянул на него — правильно ли я понял? Отец кивнул.
Подняв стакан обеими руками, чтобы не пролить ни капли, я отпил содержимое. Оно имело горький вкус. Я сказал, что мне понравилось, но он засмеялся, так как видел мои скривившиеся губы. Тогда я схватил стакан и сделал большой глоток, что заставило отца засмеяться опять, но уже иначе.
Немного позднее я вышел на улицу. Не знаю, что так подействовало на меня: время, проведённое с отцом, или пиво, но на несколько минут весь окружающий мир — каналы, деревья, небо — превратился в витражное окно, сквозь которое струился свет. Я чувствовал себя так, будто Всевышний отметил меня своим вниманием с обратной стороны небосвода!
* * *
Свою мать я любил, когда она подпевала, слушая радио, или когда она ласкала меня, но я ненавидел её, когда она была неуважительна к отцу. Мне не всегда было понятно, что она говорила ему, но я всегда различал злобу или — ещё хуже — презрение.
Конечно же, она была любезна с ним, когда они выходили развлечься или когда он выдавал ей деньги на новые наряды. Ей нравилось развлекаться и одеваться красиво.
Иногда мать говорила о себе так, будто речь шла о другом человеке:
— Тебе досталась самая прелестная девушка нашей школы, и она не желает постоянно ходить в домашней одежде!
Если отец был в подпитии, то он просто отшучивался:
— Она до сих пор самая прелестная! Но я не возьму её развлекаться… пока она не купит себе новое платье!
И он бросал несколько гульденов на стол.
Когда же ему нечего было выпить, он слушал, тяжело насупившись, пока наконец не вскидывал в бешенстве голову, извергая громовые раскаты брани. За всю свою жизнь я не встречал кого-нибудь, кто умел так материться, как мой отец!
