— Помилуйте, досточтимый господин, у меня дети. Я сказал лишь то, что говорят все. Это не мое личное мнение. Я только хочу побыстрее сбыть этот товар... вы же сами настаИвали...
В тишине прозвучал женский голосок:
— Ой, да брось ты его, Дварол. Не его вина, что у этого раба такие уши. Ему бы продать товар — вот и все заботы.
— Вот и пусть продает! — сопя, ответил синдонианин.
Аукционист перевел дух.
— Да, мой господин, — он собрался с силами и продолжал. — Прошу простить меня, мои дамы и господа, за то, что трачу время на этот злосчастный номер. Прошу вас, назначьте хоть какую-нибудь цену!
Он подождал, затем нервно проговорил:
— Не слышу никаких предложений. Цену никто не назначает. Цена не назначена — раз... Если вы ничего не предложите, я буду обязан вернуть этот номер в запасник и прервать торги для консультации с моим руководством. Цена не назначена — два... У меня еще столько отличного товара. Какая жалость, если не удастся его показать. Цена не назначена — три...
— Вон твоя заявка! — рявкнул синдонианин.
Нищий старик поднял два пальца. Аукционист в изумлении уставился на него.
— Ты назначаешь цену?!
— Да, — проскрипел старик, — если господа и дамы позволят.
Аукционист обвел взглядом сидящую полукругом публику. Кто-то из толпы крикнул:
— Почему бы и нет? Деньги есть деньги!
Синдонианин кивнул, аукционист быстро спросил:
— Ты предлагаешь за этого мальчишку два стеллара?
— Нет, нет! — завопил Баслим. — Два минима!
Аукционист замахнулся было на старика, но тот с ловкостью увернулся.
— Поди прочь! — рявкнул аукционист. — Я тебе покажу, как глумиться над господами!
— Эй, аукционист!
— Да, господин? Слушаю, мой господин?
— Сам ведь говорил: «назначьте хоть какую-нибудь цену»,— сказал синдонианин. — Сплавь ему мальчишку!
— Но...
— Ты меня слышал?
— О, господин, я не могу продать за первую же назначенную цену. В законе ясно сказано: одна заявка — не аукцион. Даже две, если аукционист не установил минимума. Без начальной цены я не смогу продать его, не услышав по крайней мере три предложения. Благородный господин, этот закон принят для защиты интересов владельца, а не ради меня, несчастного!
— Да, есть такой закон! — выкрикнул кто-то.
Синдонианин нахмурился.
— Тогда объяви цену.
— Как будет угодно милостивым господам и дамам, — аукционист обратился к толпе: — Я слышал, что за номер девяносто семь предлагают два минима. Кто даст четыре?
— Четыре, — отозвался синдонианин.
— Пять! — раздалось из толпы.
Синдонианин поманил к себе нищего. Баслим подполз на руках и одном колене, волоча обрубок второй ноги. Ему мешал горшок для подаяний.
— Пять минимов — раз! — запел аукционист. — Пять минимов — два...
— Шесть! — бросил синдонианин и, заглянув в горшок нищего, достал кошелек. Он швырнул калеке горсть мелочи.
— Я слышал — шесть минимов! Услышу ли я — семь?
— Семь! — проскрипел Баслим.
— Семь минимов! Эй, господин с поднятым пальцем, вы предлагаете восемь?
— Девять! — перебил нищий.
Аукционист поморщился, но заявку принял. Цена подползала к стеллару, шутка становилась дороговата для большинства присутствующих. Дамам и господам не хотелось ни портить шутку синдонианина, ни приобретать такого никчемного раба.
— Девять минимов — раз... — забормотал аукционист. — Девять минимов — два... девять минимов — три... Продано за девять минимов!
Он столкнул мальчишку с помоста, и тот угодил прямо на руки старику.
— Забирай и проваливай!
— Полегче, ты! — осадил его синдонианин. — Выписывай чек.
Едва сдерживаясь, аукционист проставил имя нового владельца и цену на заранее заготовленном для номера девяносто семь бланке. Баслим уплатил девять минимов и воспользовался щедростью синдонианина, чтобы выплатить регистрационный тариф, оказавшийся выше продажной цены мальчика. Паренек тихо стоял рядом. Он понял, что опять продан и что новый его хозяин — вот этот самый старик. Впрочем, это не имело для него большого значения: он не хотел бы принадлежать никому. Пока шло оформление покупки, мальчишка внезапно бросился наутек.
Старый нищий, который вроде бы и не смотрел в его сторону, выбросил длинную руку и, ухватив парня за ногу, вернул на место. Мальчик почувствовал, как костлявая ладонь стискивает его предплечье, и сник, покорившись неизбежному. Ладно, в другой раз! Надо только набраться терпения: рано или поздно, случай обязательно подвернется.
Обретя опору, калека преисполнился чувством собственного достоинства.
— Мой господин! — просипел он. — Я и мой слуга благодарим вас.
— Пустое, пустое. Ступай, — синдонианин взмахнул платком.
От площади Свободы до Баслимовой норы было не больше полумили, но шли они долго. Баслим неуклюже скакал, используя мальчишку как опору, а этот способ передвижения был даже медленнее, чем обычный, когда нищий полз на руках и одном колене. Кроме того, он часто останавливался, чтобы заняться привычным делом, и заставлял мальчика совать горшочек для подаяний под нос каждому встречному и поперечному.
Все это он проделывал молча. Баслим уже пытался объясниться с мальчиком на интерлингве, космическом голландском, саргонезском наречии, на полудюжине всяких жаргонов — воровском, местном, блатном, на языке рабов и торговцев, даже на английском Системы. Все без толку, хотя пару раз Баслиму показалось, что парнишка его понимает. В конце концов нищий оставил эту затею и стал выражать свои пожелания при помощи жестов и оплеух. Пусть пока мы не можем найти общего языка, думал Баслим. Не беда, научим парня и словесному обращению. Всему свое время. Баслим никогда не спешил. Он вообще отличался неторопливостью.
Жилище Баслима располагалось под старым амфитеатром. Когда Саргон Август повелел воздвигнуть другой, более внушительный по размерам цирк, старый снесли не весь. Работы приостановили из-за второй Сетанской войны, и с тех пор все так и осталось. Баслим повел мальчика в эти развалины. Идти здесь было тяжело, и временами Баслиму приходилось пробираться ползком, но хватка его не ослабевала ни на миг. Однажды, правда, в руке нищего оказалась только расползающаяся набедренная повязка, и мальчишка едва не вывернулся из своего рубища, но нищий успел схватить его за запястье. После этого они пошли еще медленнее.
Старик и мальчик спустились в темный лаз в конце обрушившейся галереи, причем нищий заставил своего раба идти первым. Потом они поползли по битой черепице и грудам булыжника, пока не очутились в другом коридоре, где было темно как ночью, но сравнительно чисто. Ниже, еще ниже, опять вниз — и вот они уже в чреве старого амфитеатра, прямо под бывшей ареной.
