Тяжелые башмаки мужчины оставляли глубокие следы между засыпанными снегом грядками. Они прошли через сад и оказались в открытом поле. Кюре бежал что было сил, и Рене едва за ним поспевала – ее маленькие ножки проваливались в снег по колено. Она упала, он рывком поднял ее, и они продолжили отчаянную гонку. Дорогу и окрестные поля занесло, все вокруг было белым-бело. Низкое пухлое небо сливалось с пейзажем. Рене совсем задохнулась, и кюре подхватил ее на руки. Вдалеке, на дороге, что-то двигалось. Машина. Священник прыгнул в кювет, крепко прижав к себе девочку. Шум мотора приблизился. Кюре выглянул, перекрестился и улыбнулся Рене. Американский джип, значит, ребенок спасен. Он выскочил на обочину и принялся отчаянно махать руками. Водитель резко затормозил, едва не задев его крылом.
– You take girl![3] – крикнул кюре.
Солдаты переглянулись.
– Are you crazy?![4] – ответил сидевший за рулем.
– She[5] еврейка! В деревне СС! She kaput![6]
Священник поднял Рене и посадил ее на заднее сиденье. Второй солдат обернулся и встретился с ней взглядом. Джип сорвался с места и исчез в белой мгле, а детский чемоданчик остался лежать на дороге.
Рене сильно трясло. Она достала из кармана своего тряпичного человечка и тут услышала, как шофер обратился к товарищу:
– Und jetzt, was machen wir?[7]
Девочка сразу узнала язык тех, с кем никогда и ни за что не должна была встречаться. Она всего дважды слышала, как он звучит, но с другим точно бы не спутала. Он жалил, как крапива, текстурой напоминал ледяную глыбу, и все же… И все же за словами скрывались ясность, свет, нечто теплое и знакомое слуху, что-то смутное, необъяснимое.
Она вдруг ужасно замерзла. Схватилась покрепче за спинку переднего сиденья и застыла, стуча зубами. «Фальшивые американцы» обменялись еще несколькими фразами. Джип въехал на лесную дорогу. Рене нервничала. Слава богу, солдаты на нее не смотрят. Пусть все это прекратится! Сейчас же! Шины захрустели по насту, машина затормозила, вильнула и остановилась. Водитель вышел, без малейших церемоний вытащил Рене и поставил ее на землю, потом достал пистолет и рукояткой подтолкнул девочку в спину. Второй солдат шел следом.
Вокруг было совсем тихо, звук шагов по обледеневшему снегу гулко разносился в морозном воздухе. Верхушки высоченных сосен раскачивались под ветром, ласкаясь к небу. Рене думала о том, что ужасно хочет пить, и чувствовала, что высокий немец целится в нее. Неужели она на самом деле умрет в этом лесу, после того как столько раз избегала худшего? Что это значит – умереть? Девочка знала приметы смерти, понимала ее необратимость и была наделена даром: чувствовала, как подкрадывается Безносая, и умела уворачиваться… Но на сей раз что-то пошло не так. Рене говорила себе, что потерпела поражение в игре, которая началась очень давно, возможно, когда она была совсем маленькой.
Девочку вконец измучила жажда, она резко остановилась и присела на корточки. Солдат передернул затвор, но Рене не испугалась, зачерпнула полную пригоршню снега, поднесла ладонь к губам, жадно лизнула вкусную зернистую мякоть и… зашагала дальше.
Немца, замыкавшего шествие, ошеломил этот жест. Он давным-давно перестал замечать лица осужденных на смерть людей – взрослых, детей, стариков, они оставались для него безликими силуэтами, которым предназначено было исчезнуть без следа. Но эту малышку он увидел. Она должна была умереть, знала это и все-таки ела снег, чтобы утолить жажду. Он не мог не оценить уверенности, даже беззаботности движения – плавного, по-звериному гибкого. Что-то в нем всколыхнулось, дрогнуло, словно некая внутренняя сила мягко, но настойчиво напомнила о себе. Он знал эту силу в другой своей жизни в великих северных лесах.
Солдат, державший Рене на мушке, проорал «стой!» и так напугал спавшую на дереве ворону, что та разразилась хриплым карканьем.
Рене замерла на месте и выронила куклу. Сердце у нее билось очень часто, грозя разорваться. Зачем этот человек так кричит? Рене выдохнула, и ее дыхание облачком застыло на ледяном ветру. Ей было до слез жалко куклу. Бедняжка Плок вот-вот осиротеет и останется один в стылом зимнем лесу.
Немец никак не мог нажать на спусковой крючок. Он сошел с дороги и теперь целился девочке в висок с расстояния трех-четырех метров. Второй солдат видел, как дрожит его рука, и раздраженно бросил:
– Давай я.
Он вытащил пистолет, направил его на малышку – силуэт без лица, которому суждено исчезнуть.
Рене попыталась представить, как выглядит тот, кто ее убьет, тот, что держался сзади, тот, чей взгляд она мельком поймала в джипе. Как выглядит этот мужчина с низким голосом? Она хотела на него посмотреть. Хотела, чтобы он увидел ее, начала медленно оборачиваться, и они снова встретились взглядом. Глаза у солдата оказались прозрачно-холодными. Они вдруг вспыхнули странным светом, зрачки расширились. Немец выстрелил. Рене вздрогнула, на мгновение зажмурилась, а когда подняла веки, другой солдат уже лежал на снегу, и выражение лица у него было изумленное. В первый момент Рене не поняла, что осталась невредимой. Стрелявший стоял, вытянув вперед руку с пистолетом, и смотрел на девочку, с головы до пят забрызганную кровью.
Эхо выстрела еще звучало в морозном воздухе, а убийца все никак не мог отвести взгляд от спасенной им жертвы, потом опомнился, убрал оружие в кобуру и зашагал по тропинке обратно. Рене подобрала Плока и кинулась вдогонку. Солдат прыгнул в машину, включил зажигание, и она едва успела влезть на соседнее сиденье. Джип сорвался с места, взъярив шинами снег.
Что теперь делать? Куда ехать? Куда ему деваться с этой девчонкой, которая обернулась? Кто оборачивается и смотрит на своего палача? Такую сцену только в кино и увидишь, в жизни никто подобного не делает. Тем более еврейка.
А эта еще и снега решила поесть! Мужчина покосился на свою незваную спутницу. Она смотрела прямо перед собой, щуря глаза на морозе. Брызги крови у нее на лице высохли, черные локоны развевались на ветру. Она напоминала юную Медузу горгону. Чертовка! А его кретин-напарник – Франц? Нет, Ганс, – веривший в победу тысячелетнего рейха, новый золотой век и прочий вздор, лежит сейчас в снегу и смотрит мертвыми глазами в небо. Вместо девчонки он убил товарища и теперь сам не понимал, зачем.
Они покинули базовый лагерь два дня назад, утром 16 декабря. Для начала взорвали мост с несколькими америкашками. Это в программу не входило, но, раз уж те оказались не в том месте и не в то время… Оставшихся в живых и раненых Матиас прикончил ножом, из экономии патронов, а Ганс только смотрел, и в его глазах плескался ужас. Потом они развернули дорожные указатели, чтобы сбить союзников с толку, отправить в одну жалкую деревушку вместо другой. С янки разговаривал он: у Ганса был чудовищный баварский акцент, и он понятия не имел, кто такой Лестер Янг[8]. Американцы проявляли осторожность и задавали много вопросов – их проинструктировали насчет выброски диверсантов. «Гриф»[9] – такое помпезное название получила задуманная Гитлером операция, реализацию которой он поручил Отто Скорцени[10]. Фюрер рассчитывал занять мосты через Маас и дойти до Антверпена, чтобы захватить самый крупный арсенал союзников. План, само собой, был самоубийственный, и в возможность его осуществления верили только тупицы вроде Ганса.
