– Страшно, Коля, там чужие люди живут.
– И что? Меньше сплетен будет. Здесь-то, поди, все косточки перемоют, живешь, как на улице: все о тебе знают, обо всем судят. А там тебя Анной Васильевной звать будут, уважать станут.
– Да разве меня здесь не уважают?
– Уедешь – сильнее зауважают. И вообще, кто у нас хозяин? Сказал – едем, и едем.
В городе пристроились в общежитии. Комнатка маленькая, неудобная. Одна радость – в соседних комнатах обитают такие же деревенские, как Нюра с Николаем: за городским счастьем приехали. Нюра быстро подружилась с соседями, на работу вышла в ту же стройконтору: Коля – строителем, она – учетчицей. Через три года квартиру получили – в пятиэтажке на Заречной улице. Две комнаты показались чудесным дворцом. Соседи теперь не рядом, а через лестничную клетку. Кухня своя, и ванная, и туалет.
Нюра чистила и мыла свой дворец, а скоро принесла в него Людочку. Родилась дочка, и свет внесла в дом. Помня, как не хватало ей самой материнского внимания, она окружила малышку заботой и лаской. Коля так и сказал:
– Ты теперь, Нюрок, дома сиди. Я на семью завсегда заработаю.
И, действительно, зарабатывал, ни от чего не отказывался.
Домой приходил поздно, согласный на разные смены. Бригадиром стал. Люди к нему прислушивались, уважали. А Нюра по дому хозяйничала: чисто в нем и уютно. А еще она хорошо шила, шитье давало семье дополнительные средства. Поначалу к ней только соседки приходили: кофточку, платьице простое скроить. Через них появились клиентки, побогаче соседок, любящие «современную линию моды». Пришлось основательно освоить рукоделье. Нюра на курсы пошла, научилась шить как профессиональная портниха. Однако первой заботой оставались Людочка, Коля и дом.
Дочка росла красавицей-умницей: ласковая, заботливая, покладистая, первая помощница матери. Когда родился Гена, она радостно приняла на себя роль старшей сестры. Два года между ними разницы, а кажется, что больше. Люда – ответственная, серьезная, в школе на нее не нахвалятся. Гена – капризный, поминутно требующий родительского внимания. Если игрушку не купишь, сразу на пол бросается, в магазине – дома ли, и в рев: «Купи, купи!». Перед людьми стыдно. В школе на него постоянно жаловались: неусидчивый, лентяй. Хоть туда не ходи – одни жалобы на сына. Нюра и не ходила, отправляла в школу Николая.
– Ты – отец, – убеждала мужа, – с тобой учительница спокойней говорить станет.
И тот не сопротивлялся, в школу ходил: о любимице своей, Людочке, радостно похвалу учительскую слушал, о гордости своей, Геннадии, с учителями советовался, как того дома воспитывать. А еще в свободное время с детьми играл. Во что? В домино и карты, хоть и говорили учителя, что такие игры детям не подходят. Не верил им Николай и так рассуждал:
– Я играл, и дураком не вырос.
Еще любил с детьми на лыжах побегать, да в снежки покидаться.
Летом же ездили всей семьей на родину – в село Высокое. Привозили туда городские подарки и сладости. Увозили картошку и садово-огородное богатство. Засолить, замариновать – в этом Нюре не было равных: весь год потом питались, да родительский дом добром вспоминали.
Нюра по селу ходила гордая – себя и детей показывала, рассказывала о своей жизни так, что односельчане в зависти губу прикусывали: «ишь, как Нюрка устроилась!». Только никому не говорила: ее бы воля, вернулась в село – к родной березке у дома, к речке – подружке ее детской, к лесу с высокими деревьями, с грибами и ягодами, с тайными тропами. Николай же быстро освоился в городе, считая, что выбился в люди благодаря городской жизни и своему упорству. Постепенно и Нюра смирилась, привыкла, почитая за благо летом на недельку-другую окунуться в сельскую жизнь, набраться душевных сил, чтобы снова и снова выдерживать городскую маету.
Все у них шло хорошо. Конечно, бывали неприятности. Николай – обычно спокойный и добрый, иногда загуливал с друзьями. Приходилось тогда Нюре с детьми бежать из дома, потому что пьяный муж менялся совершенно, становясь несдержанным и грубым, грозя ей и детям, что всех поставит на место, крича, что они висят у него на шее и не ценят этого, требуя, чтобы его уважали. Людочка в такие минуты кидалась на пьяного отца, стараясь прикрыть мать от его ударов своим малым тельцем. Гена затихал, в глазах его помещался страх, который потом прорывался в нервном тике в уголках губ. Нюра собирала детей и бежала из дома, бродила по улицам, смотрела на окна квартиры в надежде, что выключится свет, и тогда они смогут вернуться. Иной раз он закрывал входную дверь, и приходилось ломать дверной замок. Благо: соседи знали Николаевы причуды и, сочувствуя Нюре, помогали ей проникнуть в квартиру. На утро муж с виноватым видом чинил разбитую дверь или сломанный замок, просил прощения. Несколько дней затем старался во всем угодить жене, всем своим видом показывая, что осознал и исправился. Он и в самом деле исправлялся, долгое время не пил. Жизнь налаживалась до следующего раза.
Однажды Нюра не выдержала, собрала детей, да уехала к матери. Николай приехал за ней через неделю, просил-умолял вернуться. Мать ей тогда сказала:
– У тебя дети, одна их не подымешь. А бегать в поисках нового мужа у нас не принято. Терпи, девка, сама выбрала.
Мать ворчала и сердилась бесконечно, так что Нюра быстро поняла: пора уезжать. И вернулась домой, поразмыслив: Николай – муж хозяйственный, любит детей, о ней заботится. А что пьет иногда, так кто сейчас не пьет? Надо же мужику расслабиться от тяжкой жизни?
Так и жили, пока не пришло нежданное горе.
Как-то утром Николай не смог подняться с постели: его сильное тело не шевелилось, а потом он и вовсе потерял сознание. Вызвали «скорую», которая сразу же увезла его в больницу, где равнодушная женщина в белом халате холодно констатировала: «Инсульт».
– Жить будет? – с надеждой спросила Нюра.
– Кто знает? Может, и выкарабкается, – помолчав, добавила, – будет парализованным лежать – намаетесь.
Николая положили в конце больничного коридора, чтобы, как сказала все та же равнодушная врач, «умирающий не травмировал живых больных». Только больным все равно приходилось ходить мимо умирающего. Быстро, как от чумы, старались они проскочить мимо кровати, на которой лежал, не приходя в сознание, мужчина, мимо сидящей рядом с ним, тихо плачущей, женщины. Никто из медиков не подходил, и когда Нюра звала их, требуя спасти мужа, ей отвечали:
– Что вы, милая, не видите? У него уже пятна по телу пошли, часа через три умрет.
– Зачем вы такое при нем говорите? Он же все слышит! – непонимающе спрашивала Нюра.
– Ничего он уже не слышит, – отвечали ей. – Поймите: мы здесь бессильны.
Говорили и равнодушно уходили, не пытаясь помочь. Нюра сама бы вытащила Николая из лап смерти, только не знала, как это сделать. Лежал он, ее сильный, здоровый на вид муж под легкой простыней, голый и мокрый от испражнений. Надо было сменить белье, да никто этого делать не хотел. «Ему все равно, как лежать. Вам надо – вы и меняйте», – говорили медсестры. Людочка, отодвинув от кровати плачущую мать, взяла в руки чистую простынь:
