Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
От железной дороги к Барабе протоптана тропа, но по ней ходили редко, да и то днем. Все скрыто от глаза – кусты, буераки, мокрый кочкарник. Встретит лихой человек – кричи не докричишься.
Деление на Релку и Барабу в общем-то условное, понятное тем, кто живет вдоль тракта или за болотом. Для остального мира все, что умещалось между монастырем и городом, считалось Барабой. Одни, и не без основания, связывали это со словом грабить, другие, более просвещенные, склонны были считать, что название пошло от Барабинских степей, мол, те же озера и болота, та же широта и простор.
Насаженная на тракт, как шашлык, Бараба была чем-то вроде фасада. Релки – задворки, забытое Богом место. О том, что здесь живут люди, вспоминали, когда подходило время службы в армии, да раз в год добирался налоговый инспектор. Иногда, чаще всего чтобы поставить последний диагноз, привозили на лошади фельдшера, доктора сюда не дозовешься – не та клиентура, к нему надо ехать самому.
Раньше устье было заповедной зоной, сюда наезжал поохотиться на уток генерал-губернатор, но после революции генералов развелось – плюнуть некуда. Весной вокруг Релок на узких, заросших травой озерцах и старицах с утра раздавался ружейный грохот. Тучей поднимались в воздух чирки, дикие утки, бекасы и без крика падали, забивались в осоку подранки, лишь изредка меж выстрелами доносился предсмертный всхлип лебедя-кликуна. Где-то к вечеру, распугивая кур, шаркая тяжелыми болотными сапогами, под злобный собачий лай, с сумками, забитыми до отказа дичью, выползали к тракту подвыпившие большие и малые начальники губернской милиции, городской управы и другие чиновники новой власти. Поселок косыми взглядами провожал их, чтоб тотчас погрузиться в свою привычную болотную дремоту.
В конце мая поросшая кустарником низина покрывалась табачного цвета дымком – то начинали проклевываться листочки. Через несколько дней вся ширь белоснежно, свадебно кипела, колыхалась от ветерка, в сторону города плыл медовый запах. В такие дни низина с колокольни Иннокентьевского монастыря казалась сказочным Эдемом. До сентября держалась зелень, летали майские жуки, пели птицы, порхали бабочки, стрекозы, потом, как по команде, пойма вспыхивала праздничным костром, но горела недолго, под осенними дождями опадал лист, жухла трава, и все возвращалось на круги своя; вновь напоминала о себе грязь, слякоть, хлюпающая под ногами вода. Как избавления ждали зиму, первых холодов.
Глава 3
Сережкин отец Николай Рябцов попал на Релки в начале тридцатых годов. А до того жил в небольшой деревушке Харчей. Как и все деревенские ребятишки, ходил в школу, бегал на охоту, рыбачил. Не думал и не гадал, что вскоре окажется далеко от дома.
Вначале в деревню пришла коллективизация, а за нею голод. Каждый справлялся с бедой как мог, ели лебеду, крапиву, варили очистки и все, чем можно было набить живот. В семье Рябцовых было девять душ: двоих, самых слабых, вскоре отнесли на погост.
Николай был старшим. Прибежав из школы и справив работу по хозяйству, уходил в лес, собирал грибы, ягоды. Однажды взял с собой девятилетнего братишку Леньку. Возвращаясь домой, шли напрямик через убранные колхозные поля. Братишка начал собирать оставшиеся колоски, набрал целую охапку. И тут их застукал бригадир. Ребята бросились бежать. Размахивая бичом, тот с криком поскакал за ними. Ослабевший от голодухи Ленька быстро запарился, начал отставать. Чувствуя спиной лошадиный дух, Колька пропустил брата вперед, толкнул в канаву и упал следом, прикрыв его собой. Озверевший бригадир стал полосовать его бичом. Подняться сам Колька уже не смог. Когда бригадир уехал, братишка выполз из канавы, сбегал в деревню за матерью. Домой Кольку привезли на телеге. Мать, плача, ругала всех на свете, больше всего доставалось мужу, который с кинопередвижкой кочевал по району, агитировал вступать в колхозы.
Дня через два Ленька высадил бригадиру стекла, а на другой день в село приехал милиционер. Мать, когда узнала, побелела лицом, опустилась на лавку, но тут же заметалась по избе, подняла Кольку с кровати и увела к соседке в баню. Через час принесла туда наспех собранную одежонку, краюху хлеба.
– Поезжай в город к Марье, – шепотом говорила она, – писем пока не пиши, после Покрова вернется отец, приедет к тебе.
Так оборвалось его детство. Уезжать из дома не хотелось, но деваться некуда – пожалуй, и правда загребут. Ну что ж, к Марье так к Марье, больше не к кому.
Марья слыла первой деревенской красавицей, кружила головы не только парням, но и женатым мужикам. Ей не было еще шестнадцати, когда выскочила замуж за красного командира Михаила Бутакова, не повезло, тот вскоре погиб на КВЖД. Недолго убивалась по мужу молодая вдова. В деревню приехал поп, борода смоляная, волосы кудрявые. Зачастила Марья в церковь, говорила: ставить свечи за упокой раба божьего Михаила. Но однажды в темный осенний вечер увидели, как, прикрыв платком лицо, шмыгнула Марья в поповский дом. На другой день Колька поймал в силки воробьев, зашел в церковь. Шла вечерняя служба. Марья отмаливала грехи, клала поклоны. Колька подкрался сзади и выпустил воробья тетке под юбку. Будто подброшенная дьявольской силой взлетела Марья над верующими, взревев, заметалась по церкви и, чуть не выбив у батюшки кадило, кинулась вон.
Батюшка прервал службу. Такого скандала в церкви деревня не помнила. Колька, можно сказать, отделался легко, отец выпорол его вожжами и на том неприятности для него закончились. А для Марьи только начались. От пересудов она бежала в город.
Колька попросил мать, чтобы принесла балалайку. Вспомнил, любила тетка слушать его.
Ночью пешком ушел на станцию, а утром сел на проходящий поезд.
Его обокрали перед самым городом, когда, миновав Батарейную, поезд подходил к Иннокентьевской; прихватив свои чемоданы, узлы, пассажиры потянулись к выходу. Те, кто ехал дальше, прилипли к окну. Рядом с железной дорогой расположился цирк «Шапито». Окаказалось, фокусы умеют показывать не только в цирке. Всего одну минуту смотрел Колька в окно, но этого оказалось достаточно, чтобы пропал его мешок. Натыкаясь на пассажиров, он заметался по вагону, затем, ошалев от свалившейся беды, выскочил на перрон. Мешок будто испарился. Поезд ушел, он остался стоять с балалайкой в руке и пришел в такое расстройство, что забыл, куда ехал и зачем. Ему захотелось обратно в деревню к матери. Наверное, он бы вернулся, будь деньги на обратный билет. Зажав балалайку меж ног, он сел на скамейку и расплакался.
Его будут обворовывать потом не раз, будут потери и пострашнее, будут рождаться и умирать дети, на фронте – гибнуть рядом товарищи, и в конце концов отнимут и саму жизнь, но это будет позже. А в тот момент не было человека несчастнее его.
От попутчиков, таких же горемык, как и он сам, Колька узнал: неподалеку от Иннокентьевского монастыря началось строительство мелькомбината, и он намеревался податься туда. Но кто теперь возьмет его без документов?
Марья жила километрах в шести от станции на Релке.
– Дойдешь до Скита, перейдешь через линию и по тропке топай до развилки. Дальше держи правее Иннокентьевского монастыря, – тыкая метлой, напутствовал его подошедший дворник. – Если не утонешь в болоте, часа через два дойдешь.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
