И всем крестьянским правилам Муравия верна.
А. Твардовский. Страна Муравия В эпоху коллективизации в яростной и кровавой схватке сошлись две культуры, находившиеся на пике взаимных противоречий. Это была разрушительная по своим последствиям кампания по внутренней «колонизации» крестьянства и его полному подчинению. По сталинскому плану построения государства от крестьян требовалась «дань» (хлеб и прочая сельскохозяйственная продукция), которая направлялась на продажу за границу, на снабжение продовольствием городского населения и Красной армии — одним словом, на удовлетворение бесконечных нужд первоначального социалистического накопления[1]. Коллективизация должна была создать механизм извлечения жизненно важных ресурсов (таких, как зерно, рекруты, рабочая сила) и подчинить крестьян государству с помощью мер жесткого и всепроникающего административного и политического контроля. В погоне за этими целями власть стремилась лишить крестьян автономии и искоренить крестьянскую культуру, насильно сделав ее частью господствующей культуры. Раскрестьянивание[2], вызванное проводившейся коммунистами индустриализацией, насаждением социализма и бесклассового общества, набирало обороты в ходе борьбы самопровозглашенных сил «современности» с «темнотой» и отсталостью деревни. Хотя коммунистическая партия публично объявила коллективизацию «социалистическим преобразованием» деревни, в действительности речь шла о противостоянии культур, по сути о гражданской войне между государством и крестьянством, городом и деревней.
С началом коллективизации для крестьян наступил настоящий конец света. Нараставшей волне репрессий они ответили ожесточенным сопротивлением, ознаменовавшимся созданием собственной идеологии, оппозиционной государственной. Эта идеология отрицала коммунистическое мировоззрение и легитимность советской власти, заклеймив ее как Антихристову. Крестьяне восстали против «нового крепостного права», уничтожая свое имущество (обреченное угодить в прожорливую пасть колхоза), из-за которого они могли быть причислены к «кулакам». Миллионы бежали, как встарь, в город или в глухую степь, где семьи искали убежища, а молодежь вступала в ряды формирований, которые власть окрестила «кулацкими бандами». Другие искали справедливость в родной деревне и ограничивались выступлениями на собраниях по коллективизации и письмами в адрес центральных властей в тщетной надежде, что Сталин, Калинин и ЦК ВКП(б) защитят их от произвола на местах. Когда мирные средства потерпели неудачу, крестьяне обратились к насилию. Поджоги, нападения, самосуды и убийства местных чиновников и активистов разрушительной волной прокатились по сельской местности. В 1930 г. более двух миллионов человек участвовали примерно в 13 тыс. бунтов. Угрожающие масштабы крестьянского сопротивления внушили Народному комиссариату земледелия мысль, что на селе орудуют «темные силы», а первый секретарь обкома Центрально-Черноземной области И.М. Варейкис пришел к выводу, что там, «вероятно, существует определенный контрреволюционный, эсеровский центр, который руководит этим делом»{1}.
Восстание крестьян против коллективизации стало высшей формой проявления народного сопротивления в Советском государстве с момента Гражданской войны и одним из многочисленных «белых пятен»[3] в его истории. Многие десятилетия ученые СССР старательно обходили эту тему стороной. Если же события того времени все же становились предметом обсуждения, то их представляли в искаженном виде в псевдомарксистских терминах «классовой борьбы», «восстания кулаков» и «контрреволюционного террора». Западные ученые также избегали этой темы, предпочитая анализировать политический курс государства в целом, исходя из традиционного представления о российском крестьянстве как об исторически пассивном и бездеятельном слое общества внутри тоталитарного монолита{2}. Позже Шейла Фицпатрик провела исследование крестьянского сопротивления в период коллективизации и пришла к выводу, что крестьяне «относились к ней [коллективизации] фаталистически»{3}.
Книга «Крестьянский бунт в эпоху Сталина» преимущественно (но не исключительно) посвящена событиям 1930 г., ключевого для процессов коллективизации. В ней предпринята попытка продемонстрировать читателю, что размах крестьянского восстания в этот период был гораздо серьезнее, а его роль — далеко не столь однозначной, как ранее предполагали ученые; что сущность восстания и принимаемые им формы уходят корнями в особенности крестьянской культуры и Советского государства эпохи Сталина. Книга охватывает лишь часть истории крестьянства периода коллективизации, но именно ту часть, которая наиболее ярко отражает переживания, ценности и пути крестьянства, предстающего как особое культурное сообщество. Исследование начинается с анализа отношений государства и крестьянства в период от революции 1917 г. до коллективизации, затем обращается к различным аспектам крестьянской «политики». Объектом изучения служит сложная сеть установок, верований, моделей поведения и действий, образующих крестьянскую культуру сопротивления.
