Я сразу сообразил, что «перс» у Андре – это «персонаж».
– Что ты исследуешь?
Наверное, сейчас скажет, что несколько раз прочел французский перевод.
– На утьёсы лязаю.
– На Утесы Безумия?!
С ума сойти. Я вам описать не могу, какие они крутые.
– Ню, уи[2], многё рьяз, ввьерх и вньиз, ввьерх и вньиз.
– Андре, а если б ты упал?
– Пьерви рьяз ошьень испьюгалься, а потьём поньяль: Фёззьик не падьёт.
Меня как будто наставлял Ли Страсберг[3] собственной персоной.
– И я борьюсь с грюппами. Фёззьик борьёлься с грюппами, я борьюсь с грюппами. Хорьёш!
А потом он сказал ключевую вещь:
– Билль, а ты билль в Мюзее? Я тудья посльедоваль и иссльедоваль.
Я ответил, что даже не знаю, о каком музее он толкует.
И некоторое время Андре мне рассказывал…
А я что? Я съездил? Я не съездил. Не съездил во Флорин, даже и не подумал. Нет, неправда, думал, но не съездил по одной простой причине: боялся разочарования.
Впервые я поехал во Флорин, когда меня, прямо скажем, отправил туда Стивен Кинг, – я тогда работал над первой главой «Ребенка принцессы». (Об этом см. комментарий к первой главе «Ребенка принцессы» в 25-летнем юбилейном издании – вам станет гораздо яснее; он приведен ниже, на с. 359, после «Принцессы-невесты», и первую главу «Ребенка принцессы» вы найдете там же.)
В первый приезд я несколько суток провел во Флоринбурге и еще пару-тройку дней в окрестностях, бегал везде как оглашенный, видел поразительную кучу всего, но музей был закрыт на реконструкцию.
Я решил, что загляну как-нибудь потом. Рано или поздно.
Оказалось – гораздо раньше, чем я думал.
Вы, наверное, и так знаете – газеты недавно раструбили на весь мир. Меня опять признали «Дедушкой года». Я настолько всех переплюнул, что организаторы решили закрыть премию вовсе. Один индийский старикашка заявил, что я избаловал Уилли, – как говорится, зелен виноград.
Его десятый деньрож не за горами – можно не бить себя по рукам и подарить что-нибудь сногсшибательное, а на днях сын Джейсон с женой Пегги пригласили меня поужинать, и я спрашиваю – чего дарить-то? Обычно у них кипа списков. А тут нет. Оба чудны́е такие, бормочут:
– Придумай сам, – и заговаривают о другом.
Я постучался к Уилли. Он тихонько открыл – странно, обычно орет из-за двери «заходи», и все.
– Хотел про день рождения спросить, – сказал я.
А вы поймите: Уилли у нас ужасно благодарный. Всегда так счастлив подаркам. Даже если выбрал сам – аж до потолка прыгает, чистое счастье прямо. Но тут он такой говорит: мол, я ему годами столько всего дарил… что подарю, то и хорошо.
– Ты что, вообще ничего не придумал? – не отступил я.
Да не придумал я, сказал Уилли. И у меня домашки завались, мне б уроки поделать, ничего?
Я встал, шагнул было к двери, но снова сел, кое-что сообразив: он прекрасно знает, чего хочет, но почему-то стесняется сказать.
Я подождал.
Уилли молча посидел за столом. Глубоко вдохнул. Потом еще раз. И я уже понял, что сейчас все выяснится, и подбросил дров в огонь:
– Что ни попросишь – не получишь, так и знай.
– Ну, – начал мой Уилли довольно сипло, – десять лет – это у нас в семье большое дело, тебе было десять, когда ты заболел и твой папа тебе читал, а когда моему папе было десять, ты подарил ему книжку и понял, что надо ее сократить, и мне, короче, тоже будет десять, и это бывает всего раз в жизни, и… и… – И он так смутился, что я показал на свое ухо и шепнул:
– А ты шепотом.
Что он и сделал.
Преувеличивать не хотелось бы, но первое утро во Флоринбурге, это волшебное мгновенье – рассвет едва-едва, я бодрее некуда, Малыш Уилли[4] похрапывает в соседней кровати, – бесспорно, лучшая минута моей жизни. Мы с моим единственным и неповторимым внуком на заре его десятилетия, его деньрожденного приключения на родине Моргенштерна. Не бывает ничего прекраснее.
Перелет ребенка вымотал – и снова привет вам, «Флоринские авиалинии», – и пришлось его слегка потрясти; затем глаза его открылись, он поморгал, пару раз сказал «чё?» и вернулся в мир живых.
– И куда мы? – начал он, затем сам же и ответил: – На остров Одного Дерева, да?
Я обещал, что мы на вертолете слетаем туда, где что-то овладело Феззиком, где Феззик сделал надрез шпагой и спас жизнь Уэверли. (Я же советовал пролистать до конца и прочесть главу «Ребенка принцессы». Зря не послушались.)
Я покачал головой.
– Ой, я знаю, знаю, не подсказывай – в ту комнату, где Иньиго убил графа! – Он выскочил из постели и затанцевал, будто со шпагой. – Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, вы убили моего отца, пришла ваша… – и он нанес финальный удар, – СМЕРТЬ!
Он это обожал – он с друзьями состязался, у кого лучше выходит, – и я обожал, что он это обожал. Но я снова покачал головой:
– На экскурсию мы непременно пойдем, только не сегодня.
Он махнул мне рукой – мол, продолжай.
– Скоро открывается Музей Моргенштерна – пора собираться.
Он застонал и снова зарылся под одеяло:
– Ой, дедуль, ну ладно тебе, ну пожалуйста, вот надо нам сразу в музей? Я ненавижу музеи, ты же знаешь, я их ненавижу.
– А Зал славы тебе понравился. – (Летом я возил его в Куперстаун[5].)
– Так это же бейсбол.
– Мне очень нужно, – сказал я. – Давай уж по-честному. Ты ведь знал, что все спланировано.
Сказать вам правду? Я готов был посоветовать ему досыпать. Мне вовсе незачем было тащить его с собой на знакомство с музеем.
Но я промолчал – и спасибо Тебе, сущему на небесах.
Музей Моргенштерна – это слева от Флоринской площади. Прекрасный древний особняк, построен бог знает в каком давнем году; когда мы дошли, Уилли снова взбодрился – его обычное состояние – и скакал впереди меня по тротуару. Придержал дверь, с поклоном пропустил меня вперед…
